Суворову кажется, что близится затишье: «Марсовы дела польские кончены, и Король приступает к Конфедерации, отчего будет прежняя конституция. Кутузов с 18 000 к французам… и Репнин на образ Тешенского комиссионера. Турки… спокойны. С королем прусским утвердительный трактат. С Готтами (шведами. — В. Л.) тишина. Принц Брауншвейгский вступил в французские границы, и будет тож, что с Польшею».

Но европейские дела запутывались всё сильнее. 30 июля в Париже бунтующие толпы захватили дворец Тюильри, погибли швейцарцы — стража короля. Сам Людовик XVI вынужден был надеть красный фригийский колпак — символ революционеров-санкюлотов. Это его не спасло — король и его семья были арестованы, монархия низвержена. А вскоре Европу потрясло известие: австро-прусские войска, предводимые герцогом Брауншвейгским, при селении Вальми разбиты толпами плохо обученных французских добровольцев. Командовал французами генерал Дюмурье — тот самый, которого Суворов в 1771 году разгромил в Польше.

В какой-то момент полководцу кажется, что триумвират во главе с «гугнивым Фаготом» (так называл он Репнина за гнусавый голос) обрек его на бессрочные строительные работы. 11 октября он пишет Турчанинову: «В сих трудах и сокращающейся жизни оставь меня в покое, о, Фальгот, воспитанный при дворе и министре и от того приобретенными качествами препобеждающий грубого солдата! Не довольно ли уже ты меня унизил?.. Петр Иванович, исторгайте меня в поле. Херсон моя участь. Тут я потерян Великой Императрице!»

Он мысленно окидывает взором свою службу и делает заключение: Репнин был и остается его главным соперником:

«Один меня недавно спросил: Кто наглее и скрытнее князя Репнина?

Мне С[вятого] Андрея — "Ежели расточать милости, что останется при мире?"

П[ринц] Де Линь — "Ежели так откладывать, у нас никто служить не будет".

Я ранен. — Поносит меня громогласно… и умирающему мне отдает благодушный кондолеанс (соболезнование. — В. Л.).

Я под Измаил. — Простодушно: "Право, не его дело крепости брать. Увидите"…

— "Оставляете Суворова: поведет армию в Царьград или сгубит! Вы увидите"[24]».

Заканчивая перечень козней Репнина, Суворов подводит итог: «С Графом Николаем Ивановичем меня сплел женихом. Стравил меня со всеми и страшнее… Я ему зла не желаю, другом его не буду, разве в Шведенберговом раю[25]».

Петрушевский полагает, что Суворов просто перенес на князя Николая Васильевича раздражение, с которым он недавно обрушивался на Потемкина. Но тогда почему он постоянно предупреждает Хвостова о том, что Репнин опасен из-за своих масонских связей, что его надо «остеречься по мартинитству»?

Еще осенью 1790 года, в разгар угроз, приходивших из Лондона и Берлина, Екатерина обратила внимание на московский кружок розенкрейцеров, руководимый Николаем Ивановичем Новиковым. Ведущую роль в прусской политике играли масоны. Члены новиковского кружка по имени своего духовного учителя, мистика Сен-Мартена, звались мартинистами, но организационно подчинялись берлинским «братьям». После смерти Потемкина императрица приняла решительные меры. В апреле 1792 года Новиков был арестован. Следователей интересовали связи московских и берлинских масонов с наследником российского престола.

«Сношения с цесаревичем и его берлинскими друзьями, конечно, и погубили Новикова, подвергнув разгрому весь кружок, — делает вывод крупнейший авторитет по русскому масонству Г.В. Вернадский. — Екатерина не могла без достаточных улик тронуть влиятельных закулисных столпов масонской партии, вроде князя Репнина… Она долго искала причину для ареста даже поручика Новикова».

Хотя следствие велось втайне, некоторые сведения всё же проникали в общество. Знал о деле Новикова и Суворов. «Новиков цельно естли у Соловков. Калкуну[26] Шувалову быть у скворцов, а оратору Репнину у сов», — делится он слухами с Хвостовым.

Вместо Соловков Новиков был заключен в Шлиссельбургскую крепость. Увлекавшийся всем французским граф Андрей Петрович Шувалов оказался «у скворцов», то есть ушел в мир иной. Оратор князь Николай Васильевич Репнин потерял влияние при дворе и вскоре очутился «у сов» — вдалеке от столицы.

Екатерина продолжала внимательно изучать списки российских «вольных каменщиков». 18 октября Храповицкий занес в дневник ее слова: «Сказывать мне изволили, что "всех Мартинистов обманывал бывший в нашей службе Поручик Шредер. Удивишься, кто подписали присягу на его листе… Всё найдено в бумагах Новикова"».

Среди этих бумаг оказалась масонская клятва: «Я, Николай Репнин, клянусь Всевышним Существом, что никогда не назову имени Ордена, которое мне будет сказано почтеннейшим братом Шредером. И никому не выдам, что он принял от меня прошение к предстоятелям сего Ордена о вступлении моем в оный, прежде чем я вступлю и получу особое позволение открыться братьям Ордена. Князь Николай Репнин, полный генерал Российской службы».

Тронуть «столпов» было политически невыгодно — тем самым власть признала бы наличие сильной оппозиции. Опытная правительница сочла «достаточной предупреждающей мерой страх». Некоторые влиятельные московские масоны выехали в свои деревни. Глава партии наследника престола Репнин покинул столицу, получив пост рижского и ревельского генерал-губернатора.

Суворов же, закончив главные строительные работы в Финляндии, получил в командование целую армию, расположенную «в Екатеринославской губернии, Тавриде и во вновь приобретенной области». Кажется, императрица оценила не только его инженерные труды, но и его противостояние партии наследника престола.

Восьмого сентября 1792 года Суворов донес об окончании работ и поднятии штандарта над Роченсальмским портом: «Крепости пограничные совершены. Нейшлот по тесноте места поправлен свыше половины. Главным орудием сих успехов был Генерал-Майор Турчанинов».

Самому же Петру Ивановичу Турчанинову он напомнил: «Пора меня в поле, здесь я захребетник… Берегите меня от козней Репнина, я немощен, ему и никому зла не желаю». О том же он просит и графа Безбородко: «Не предавайте меня моим завистникам, я им не мешаю… Не отсылайте меня на дальновидные предопределения; я не закулисный солдат… Вы Министр! Настоит дело с Франциею. Число войск — влажный предлог (то есть пустая отговорка. — В. Л.); победительным оружием я сражался с 500, с 5000 против десяти численных, а галлы не пруссаки». Он словно предчувствует, что «галлы» (французы) очень скоро станут головной болью всей Европы.