Я понял, что он ожидает ответа, и сказал:

– Ладно.

– Полагаю, во время уборки ты много куда заглядываешь, – начал он. – Если найдешь что-то необычное… В общем, я был бы не против, если бы меня держали в курсе.

Последовала пауза, похожая на сценарный ритм в пьесе.

– Я буду иметь это в виду.

Колборн еще на мгновение задержал на мне взгляд, после чего неторопливо направился к выходу. Он остановился на пороге.

– Будь осторожен, Оливер, – сказал он. – И позволь мне изложить это так, чтобы ты понял наверняка.

Он вздохнул.

– «Недоброе творится

У нас в стране»[82].

И с этими словами и легкой улыбкой на устах – ироничной и грустной одновременно – он покинул библиотеку. Я часто и неглубоко дышал через нос, вслушиваясь в скрип половиц под поступью его шагов. Когда за ним закрылась входная дверь, я разжал кулак в кармане. Клочок окровавленной ткани был смят и влажен от пота.

Я дал Колборну фору в пять минут, поскольку не хотел столкнуться с ним на улице. Спрятав чистящие средства под кухонную раковину, я надел пальто и перчатки и вышел через заднюю дверь. Я быстро шагал по тропинке, которая вилась между деревьями, в голове у меня стучало, там клубились самые невероятные мысли. В конце концов я побежал.

Моей целью была Фабрика, под ногами хрустел иней, и к тому моменту, как я добрался до здания, мои конечности онемели, а глаза слезились от резкого февральского воздуха.

Я ввалился внутрь и чутко прислушался. Третьекурсники пока еще находились в зале, запинаясь на втором акте «Двух веронцев». Я знал, что скоро сюда прибудут второкурсники, вызванные на отработку боевых сцен, но надеялся не столкнуться ни с кем из них и поспешил к лестнице. Моя рука скользила по перилам, я спускался в подвальное помещение по крутым ступеням, перепрыгивая иногда через две разом.

Под Театром Арчибальда Деллехера и всеми прилегающими к нему коридорами и вестибюлями скрывался даже не подвал, а огромный бункер. Это был тускло освещенный лабиринт, куда обычно отваживалась заглядывать лишь техническая команда, чтобы откопать старый реквизит или мебель, давно признанную неуместной и обреченную на вечное хранение. Я не планировал идти туда, даже не думал об этом, желая просто убраться подальше от Замка, пока не оказался на полпути к Фабрике. Но когда я прошел два или три переполненных театральным мусором коридора с низкими потолками, то осознал свою случайную гениальность. Никто никогда ничего здесь не найдет, даже если будет точно знать, что ему надо отыскать. Вскоре я забрел в затянутый паутиной угол, где ряд старых шкафчиков – их перенесли сюда где-то в начале восьмидесятых – стояли, пьяно прислонившись к стене. Ржавчина сочилась из их жабр, словно старая засохшая кровь, и кралась через зияющие зазубренные дверцы. Этот тайник был идеальным, и сюда я мог бы вернуться украдкой, если бы мне когда-нибудь (по некоей причине, которую я не хотел даже додумывать до конца) пришлось бы так поступить.

Я отодвинул потрепанный стол, смахивающий на козлы, затем пробрался через наваленный на пути мусор. На двери одного из восьми шкафчиков висел замок, покрытый ржавчиной, словно больной зуб, изъеденный кариесом. Я вынул его из петли, и после нескольких сильных рывков дверца распахнулась, ударив меня по голове. Я выругался так громко, как только мог, не боясь быть услышанным. Шкафчик был пуст, если не считать выщербленной кружки с гербом Деллехера, на дне которой виднелось черное кофейное колечко. Я сунул руку в карман и вытащил обрывок ткани, который выгреб из камина. Прищурился, чтобы рассмотреть его снова, и сердитое красное пятно взглянуло на меня в ответ. Я пока еще сомневался в том, что это – кровь, настоящая высохшая кровь. И если – да, то принадлежала ли она Ричарду… нет, я не мог закончить свою мысль. Не мог признать это. Внезапно почувствовав тошноту и страстный порыв поскорее спрятать огрызок ткани, я наклонился и сунул его в старую кружку. Если бы кто-нибудь нашел обрывок там, то он решил бы, что наткнулся на тряпку, испачканную краской, каким-нибудь раствором или чем-то совсем безобидным. Я захлопнул дверцу, просунул замок в петлю и заколебался. Я не знал код, и мне не хотелось вообще когда-либо снова открывать шкафчик. Но на всякий случай я оставил замок болтаться открытым.

Я подтянул стол на козлах, вновь поставив его на прежнее место, надеясь, что, наверное, никто больше не станет трогать его и вообще никогда не догадается, что здесь был именно я. Отступил и уставился на маленькое колесико замка, крошечный зазор между дужкой и корпусом. Похоже, я уже понимал, что этот зазор будет сниться мне неделями и я стану просыпаться в холодном поту. Как ужасна агония неосуществленных решений.

Я потерялся по пути из подвала и опоздал к началу боя. Джеймс, Камило, герольд и двое солдат-второкурсников были готовы к репетиции.

– Извините, – сказал я, запыхавшись. – Я потерял счет времени.

– Где ты был? – спросил Джеймс с невозмутимым выражением на лице.

Я горел желанием задать ему тот же вопрос, но не в присутствии посторонних.

Вмешался Камило:

– Давайте поговорим позже. Нам нужно многое сделать, и у нас нет ни минуты. Вы двое работали над сценой в выходные?

Я взглянул на Джеймса.

– Да, – выпалил он, опередив меня.

Но мы пробежались по приемам лишь дважды: большую часть дня в субботу Джеймс находился вне Замка и отсутствовал в воскресенье.

– Хорошо, – сказал Камило. – Начнем с вызова Эдгара.

Расстановка для «Лира» была обозначена на полу синей изолентой. И это была любопытная расстановка: авансцена, вытянувшаяся узкой дорожкой вниз и ведущая прямо к центральному проходу в зале.

Мы называли данный участок Мостом: в высоту он достигал четырех футов.

Я занял свое место, моя рапира тяжело висела на левом бедре. Джеймс стоял на вершине Моста, солдаты – слева от него, Камило и герольд – справа. Мередит тоже могла участвовать в репетиции, но смысла это не имело: она должна была лишь стоять и смотреть.

– «Кто смеет здесь назвать себя Эдмундом

И графом Глостером?»[83] – требовательно спросил я.

Джеймс склонил голову.

– «Я – Глостер!

Дальше!»

Я впился в него взглядом, стиснув зубы от внезапной боли в животе. Незачем накачиваться эмоционально для вызова на бой, я уже был зол, раздражен, потрясен своим открытием и разговором с Колборном.