Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что? – переспросил я осторожно.
– Ты знаешь, меня даже не было бы тут, если б ты был кем-то другим, – ответила она.
– Что это значит?
– А то, что у тебя – меньше всего причин прощать его изо всех нас, но ты первый сделаешь это.
Тревожное ощущение, что Филиппа видит меня насквозь, заставило меня еще глубже вжаться в матрас.
– Правда? – Это прозвучало совсем слабо и неубедительно.
– Да. – Ее улыбка погасла. – Сейчас мы не можем позволить никому из нас такую роскошь, как вцепиться друг другу в глотки.
Она вдруг показалась мне хрупкой. Тонкой и прозрачной, как раковый больной. Невозмутимая Филиппа. Я почувствовал непреодолимое желание обнять ее. Мне хотелось притянуть ее к себе, обвить руками и не отпускать: тогда, по крайней мере, хотя бы на некоторое время мы будем в безопасности. Я почти сделал это, но вдруг вспомнил, что я, возможно, не одет.
– Я поговорю с ним, – сказал я.
Она кивнула, и мне показалось, что за линзами очков сверкнули слезы.
– Спасибо. – Она подождала секунду и, осознав, что я не собираюсь шевелиться, спросила: – Когда?
– Ну… через минуту.
Она моргнула, и все следы страха – если они вообще там были – исчезли.
– Ты голый? – спросила она.
– Может быть.
Она вышла из комнаты. Я медленно оделся.
Поднимаясь по ступеням в Башню, я понял, что двигаюсь, как в замедленной съемке. У меня не было ощущения, что это наша первая встреча после боя. Наоборот – у меня было такое чувство, что я не видел его по-настоящему, не разговаривал с ним о чем-то важном еще с самого Рождества.
Дверь оказалась приоткрыта. Я нервно облизнул губы и распахнул ее.
Джеймс сидел на краю кровати – моей кровати, – уставившись в пол.
– Удобно? – спросил я.
Он быстро вскочил, едва не ударившись головой о край балдахина. Шагнул ко мне.
– Оливер…
Я поднял руку ладонью вперед, как страж перекрестка.
– Просто постой там минутку.
Он послушно застыл как вкопанный.
– О’кей. Все, что пожелаешь.
Я нетвердо стоял на полу. Сглотнул, подавив волну влечения. Я презирал его за то, что он заставил меня почувствовать это.
– Я хочу простить тебя, – пробормотал я, не думая над словами. – Хочу. Но, Джеймс, я мог бы убить тебя прямо сейчас, честно. – Мой голос дрожал то ли от злости, то ли от подступающих слез – я не знал от чего, и меня это не волновало. Я потянулся к нему, сжал кулак, схватив пустоту. – Я хочу… Боже, я не могу даже объяснить… Ты словно птица, ты знаешь?
Он открыл рот в каком-то замешательстве, но вопрос застыл у него на губах. Я резко, неизящно махнул рукой, чтобы он помолчал. Мысли мои вырывались наружу маниакально и беспорядочно.
– Воробей, может быть. Наверное, кто-то быстрый и легкий, неуловимый… но я чувствую, что если б мне только удалось поймать тебя, я бы тебя раздавил.
Он посмотрел на меня с таким обиженным выражением на лице, что я опешил. Но он не имел на это права: сейчас точно не имел. Полдюжины яростных, противоречивых чувств взревели во мне разом, и я сделал огромный, неуклюжий шаг по направлению к нему.
– Я так сильно хочу разозлиться на тебя и наверняка сумел бы это сделать, но не могу и потому злюсь на себя. Ты хоть понимаешь, как все несправедливо? – Теперь мой голос звучал тонко и пронзительно, как у маленького мальчика. Я возненавидел это – и потому выругался, громко: – Твою мать! Да пошло оно! Драл я себя, драл я тебя, будь оно проклято, Джеймс!
Я хотел схватить его, бросить на пол, опрокинуть… и сделать – что? Ярость невысказанной мысли встревожила меня, и с тихим, придушенным стоном я схватил книгу (она лежала на крышке сундука в изножье его кровати) и швырнул ее в Джеймса. Это был томик «Лира» в мягкой обложке, мягкий и безвредный, но он поморщился, почувствовав удар. Книжка упала на пол, одна страница криво свисала из переплета. Когда он поднял голову, его губы дрожали, и я тут же отвел взгляд.
– Оливер, я…
– Молчи! – Я ткнул в него пальцем, требуя тишины. – Молчи. И позволь мне… только… минуту. – Я зажмурился, зарылся пальцами в волосы. Тяжелый комок боли давил на переносицу, и глаза начали слезиться. – Что с тобой такое? – спросил я, и слова снова звучали хрипло от усилий говорить ровным голосом.
Я опустил руку и уставился на него, ожидая ответа. Я знал, что ничего не получу.
– Честно, я тебя ненавижу. И я хочу… Боже, я… нет, этого недостаточно.
Я покачал головой и в замешательстве посмотрел на него. Что же, черт возьми, с нами творится? Я всматривался в его лицо, ища хоть какой-нибудь намек, подсказку, за которую можно зацепиться, но долгое время он лишь дышал и молчал, и лицо его было искажено так, будто его легкие разрываются от боли.
– «Мне ненавистно собственное имя
С тех пор, как ты, прелестная, святая,
Его врагом считаешь! Будь оно
Написано – я разорвал его бы
Сейчас в клочки!..»[84]
Я узнал строки. Сцена на балконе. Слишком растерянный, слишком подозрительный, чтобы догадаться, что это значит, я торопливо выпалил:
– Не делай так, Джеймс, прошу… Прямо сейчас мы можем просто быть самими собой?
Он, кажется, не услышал меня. Присел на корточки, поднял с пола изорванный томик «Лира» и крепко сжал его.
– «Все, в чем ты обвинял меня, и много
Еще другого в жизнь мою я сделал,
Оно прошло, и жизнь прошла»[85].
– Джеймс, – повторил я тише.
– Прости, – пробормотал он. – Сейчас проще быть Ромео, или Макбетом, или Брутом, или Эдмундом. Кем-то другим.
– Джеймс, – сказал я в третий раз. – Ты в порядке?
Он резко выдохнул, все еще не поднимая глаз, и покачал головой.
– Нет. Не в порядке, – испуганно сорвалось с его губ.
– Ладно, – я переступил с ноги на ногу: пол пока еще не казался достаточно надежным, – ты можешь объяснить мне, что не так?
– Могу, – ответил он с жалостливой улыбкой. – Все не так.
– Извини? – произнес я с вопросительной интонацией.
Он шагнул ко мне, преодолев пространство между нами, и поднял руку, коснувшись синяка у меня под глазом. Укол боли. Я дернулся.
– Это я должен извиняться, – сказал он.