В качестве альтернативы: если бы Крум отказался от битвы, Никифор мог бы дойти до Плиски, чтобы захватить дворец (как он и сделал), но тогда ему следовало бы быстро отступить на территорию империи, пока булгары не соберутся с силами, чтобы отрезать византийское войско от его баз на родине. Кроме того, такое отступление нужно было проводить столь же тщательно, как и наступление, высылая вперёд разведчиков, расположив по флангам особые отряды, которые могли бы справиться с засадами, и сформировав отдельные боевые группы, готовые пробиться через булгарские палисады.

Единственная возможность оставаться в Плиске и на завоёванных землях, несмотря на то что большинство булгарских войск не было разбито, заключалась в том, чтобы всё время держать византийское войско сосредоточенным и в состоянии боевой готовности, дабы отразить любые атаки булгар. Но оккупационным войскам трудно поддерживать боеготовность, и такое решение в любом случае было бы опасным стратегически, учитывая, что у империи были другие враги, кроме булгар, – начиная с арабов-мусульман, не говоря уже о возможной гражданской войне.

Поскольку в данном случае Никифор не исправил свою коренную ошибку на уровне театра военных действий, необученные «бедняки» со своими дубинами и пращами были на поле боя не хуже и не лучше любой, даже самой прославленной тагмы: и тех, и других булгары Крума отрезали на стратегическом уровне и обошли в маневрировании на уровне оперативном.

Новых попыток уничтожить Болгарию не предпринималось в течение двух следующих столетий. К тому времени тюркоязычные булгары ассимилировались и превратились в славяноязычных болгар-христиан, после того как хан Богорис, или Борис I, принял христианство в 865 г. (при крещении он принял имя Михаил: так звали его крёстного отца, императора Михаила III). Но даже христианство не изгладило первородного греха Болгарии: её близости к Феодосиевой стене.

Таков был стратегический контекст отношений Византии с булгарами и болгарами. Как мы увидим, был также контекст политический, который временами оказывался ещё более неблагоприятным – не вопреки, а как раз вследствие массового принятия болгарскими правителями византийской религии и культуры: ведь это означало, что они могли мечтать о том, чтобы стать императорами всех христиан; правда, сначала им нужно было стать императорами.

Что ж, этого они добились. В «Книге церемоний» налицо переход от обращения к «богоданному архонту [князю] Болгарии» к более позднему протоколу: «Константин и Роман, благочестивые самодержцы, василевсы ромеев в Господе Христе, нашему желанному духовному сыну, господину [имя]… василевсу Болгарии».

Это повышение не было добровольным. В 913 г., после нескольких лет успешной военной экспансии, потомок тюркских булгарских ханов и христианин в первом поколении, Симеон I (893–927 гг.), до тех пор именовавшийся византийцами архонтом, или князем, был коронован в качестве василевса патриархом Николаем I Мистиком во Влахернском императорском дворце. Наш источник одиннадцатого века, Иоанн Скилица, сам занимавший очень высокую придворную должность куропалата, приводит вполне официальную версию этого события:

Но дело обстояло совсем не так. Симеона не обвели вокруг пальца с помощью эпирриптария, а должным образом венчали на царство как василевса. Патриарх к тому времени выступал «остаточным легатарием» императорской власти в качестве регента, и только он один отвечал за дипломатические отношения с Симеоном, который отказывался иметь дело с императором Романом I Лакапином (919–944 гг.). Как подобает благочестивому архиерею, Николай I был прежде всего щедр, в том числе и материально: как-то раз в письме он предложил пожаловать «золото, дорогие одеяния или даже уступить часть территории, что может оказаться выгодным для болгар, не причинив непоправимого ущерба ромеям…»[324]. Из дипломатической переписки Николая с Симеоном нам известна лишь та сторона, которую представлял Николай, но можно предположить, что Симеон не преминул обвинить патриарха в том, что тот служит интересам Византии, а не Бога, – ужасное обвинение!

Некогда уверенно утверждали, что для Симеона даже венец и титул составляли всего лишь половину дела, что его наивысшим притязанием была интронизация в качестве императора Византии, включая Болгарию[325]. Сейчас это оспаривается. Но ясно одно: для империи было в высшей степени унизительно наградить кого бы то ни было титулом «василевс». Тогда было время раздоров и слабости: император Константин VII Багрянородный (912–959 гг.) был всего лишь восьмилетним ребёнком; его волевую мать, Зою Карбонопсину, изгнали из дворца; его дядя и соправитель Александр (912–913 гг.) умер в июне 913 г., когда Симеон подходил к городу; популярный претендент на престол, Константин Дука, также приближался к столице; в византийских анклавах в южной Италии вспыхнули беспорядки; вторжение арабов угрожало Анатолии. Эта комбинация угроз исключала возможность дополнительного укрепления столицы. Скилица упоминает полностью укомплектованный гарнизон, способный защитить стены, но не утверждает, что сил было достаточно для того, чтобы вытеснить Симеона из Фракии.

Некоторые современные историки, предпочитающие видеть в потрясении, испытанном византийцами вследствие уступки, совершённой в 913 г., всего лишь свойственную им озабоченность ничего не значащими титулами, ошибаются: с тех пор как появился ещё один василевс, также защищавший Православную Церковь, император в Константинополе уже не был единственным гарантом дальнейшего существования единственно истинной Церкви, предлагавшей единственный путь спасения всему человечеству. Утрата этой монополии, несомненно, подрывала власть византийского императора над его подданными-хрис-тианами и снижала его престиж среди христиан, живших в других странах, включая последователей папы Римского: ведь окончательный разрыв ещё не произошёл.