Сперва чуть было не возникла заминка: Лису пришлось миновать двух огнепёсок на входе. Но те даже не зарычали, когда он подошёл.

— Лежать!

Псы с огненными глазами-плошками пали на передние лапы, виляя хвостами. Вот это да!

Лис так и не смог найти в себе силы потрепать ластящихся собак за уши, как это делал отец. Бочком-бочком он протиснулся к дверям, отпер их и вошёл внутрь. Стоило ему переступить порог, как по углам комнаты — довольно просторной для того, чтобы называться «малой», — вспыхнули факелы. Вдоль стен стояли тяжелые деревянные сундуки, окованные медью, но вряд ли то, что искал Лис, хранилось в них.

Он прошёл чуть дальше, осматриваясь. Его внимание привлекли полки, уставленные ларцами и шкатулками разных мастей. Вот здесь, пожалуй, и стоило порыться.

Лис начал раскрывать их одну за одной. Ночь была прохладной, но на его лбу выступила испарина, а дыхание сбилось, как после длительной пробежки. Ну и денёк! Сегодня он впервые лишил жизни человека и сегодня же — тоже в первый раз — стал вором.

«Взять у отца — не считается, — поправил он себя мысленно. — Особенно у Кощея. Особенно ради мамы».

Кажется, ему снова начало везти: искомый рушник нашёлся в четвёртом по счёту ларце. Подумав, Лис ещё немного покопался в отцовских диковинках и присвоил дудочку, от звуков которой всех клонило в сон, и деревянный гребень, который мог превращаться в непролазный лес. Больше ничего полезного для беглецов сыскать не удалось. А, ну и ладно, этого должно хватить.

Запихав всю добычу за пазуху, он аккуратно прикрыл пустые ларцы, вышел и запер за собой дверь.

Небо на востоке уже начинало светлеть, занимался новый день. Он обещал быть погожим: рассветный ветер разогнал облака, в кустах цветущей сирени весело чирикали птицы, а над Мокшиным прудом клубилась вездесущая мошкара.

Лис утёр лицо рукавом и улыбнулся встающему из-за крепостной стены солнцу. Что ж, этот день был вполне подходящим, чтобы стать решающим в их с Василисой судьбе…

Глава двадцать третья. Тише кошки, проворней мыши…

С самого утра у Лиса с матерью состоялся тяжёлый разговор. Узнав о смерти Марьяны, та потеряла дар речи и аж побагровела, привалившись к стене. Лис испугался, что её сейчас удар хватит, но пронесло…

Он усадил мать в кресло, принёс ей воды и потом ещё долго обмахивал полотенцем, чтобы болезненный румянец сошёл со скул. А Василиса, едва к ней вернулся дар речи, напустилась на него с обвинениями. Нельзя сказать, что несправедливыми. Лис слушал-слушал, какой он такой-сякой и разэтакий, пока вконец не озлился. Взял за плечи мать, тряхнул её хорошенько и зашептал на ухо:

— А теперь ты меня послушай! Ни чарами, ни молитвами нельзя вернуть человеку разум и не возвращать память. Ни так, ни этак — не жизнь это. Ты хочешь мучить Марьяну лишь потому, что не готова её потерять? Тогда не подруга ты ей, а шелуха просяная!

— И ты говоришь мне это после того, как убил её? — Василиса шипела в ответ почище разъярённой кошки.

— Её убил Кощей, — втолковывал Лис матери, как дитю малому, неразумному. — Оставил одну лишь видимость жизни, чтобы сделать её заложницей. Чтобы тобой вертеть, как ему хочется, а ты и слова поперёк пикнуть не смела. Неужели не ясно?

Василиса, от души размахнувшись, отвесила Лису пощёчину. Перед глазами всколыхнулось алое марево, но он нашёл в себе силы унять гнев.

— Можешь ударить меня ещё, если тебе от этого станет легче, — присев на корточки, он придвинулся ближе. — Давай, бей. Вот так будет удобнее.

— Ты… — Василиса снова замахнулась и… опустила руку. Её душили рыдания. Пришлось Лису обнять мать, и прижать к груди крепко-крепко, и баюкать, как младенчика, чтобы та не вздумала кричать, бушевать и кидаться чем ни попадя.

— Тс-с-с… знаю-знаю. Я плохой. Негодяй. Как меня только земля носит? Отпустил её, позволил уйти туда, куда ей хотелось, — домой. Она не будет ничего помнить и сможет быть счастлива, если повезёт. Есть же у призраков какое-то своё счастье? Просто её не будет рядом с тобой. Другим и такого утешения не перепало: их родные ушли навеки.

— И что мне теперь делать? — Василиса сдавленно всхлипнула.

— Отпустить, — Лис сказал это очень тихо, но мать прочитала по губам и сникла. Глаза, горевшие яростью, потухли, став совсем блёклыми. Ох, может, лучше было бы ей злиться. Но чужую боль не возьмёшь себе всю, как ни старайся.

— Наверное, ты прав, — молвила Василиса бесцветным голосом. — Что ж, больше меня здесь ничего не держит. Ты этого добивался?

Лис кивнул.

— Тогда доделай то, что начал. А меня, прошу, оставь покамест в покое. Я… — она сглотнула. — Не виню тебя. Просто никого сейчас не хочу видеть.

— Мам, только не забудь, что сегодня вечером будет праздник в нашу честь. Мы должны прийти туда весёлыми, иначе отец будет гневаться, — Лис вздохнул; не дождавшись ответа, встал и побрёл к выходу.

В конце концов, каждому бывает нужно поплакать в одиночестве, чтобы хоть немного горя со слезами прочь вышло.

Сам Лис весь день старался сохранить хотя бы видимость спокойствия, но куда там! Не каждый же день твоя судьба решается… Он уже трижды проверил, не сдуло ли ветром вывешенный на окне башни платок — знак для Весьмира и богатыря.

Кусочек белой шёлковой ткани, который он сам закрепил на карнизе, был там, где ему положено, и неистово колыхался на ветру, словно маленькое знамя их будущей свободы, но сердце всё равно сжималось от необлекаемой в слова тревоги.

В замке вовсю готовились к празднику. Судя по головокружительным запахам с кухни, в печи уже зрели черничные пироги — их Лис любил больше всех прочих. Злыдницы начищали полы и выметали из углов паутину, а две деловитые упырицы спешно доукрашали платье