– Так ты доехала аж до Чикаго, только чтобы посмотреть на детскую площадку? Ради исследования? Вместо того чтобы слетать туда, как ты всегда делала? Ясно-понятно.

– Ну, сама понимаешь, это не вся история. Но есть еще кое-что. И тебе это понравится. Позвонила моя мать.

– Ох ты ж, хрень собачья! Не может быть! Ей понадобились деньги?

– Именно так я сразу и решила.

– Так ты с ней разговаривала?

– Да, поехала в Колорадо, чтобы с ней увидеться.

– Что, прости?!

Услышав эту новость, Лайза приходит в такое же бешенство, как и я, и это некоторым образом подкрепляет мои чувства. Я сворачиваюсь на жестком диване и рассказываю обо всем. Как изменилась моя мать, какая она спокойная, открытая и потрясающе красивая. Я говорю об отце, о том, что не знаю, как во второй раз излечить его разбитое сердце и как злюсь на него из-за того, что он утаил от меня ее письма (если это так).

Я говорю и говорю, а Лайза слушает. Дети барабанят в дверь, требуя, чтобы их впустили.

– Ты должна вернуться. Приезжай домой, и мы во всем разберемся.

Я не могу объяснить, почему не приеду домой. Пока не могу.

– Вообще-то у меня есть и более грандиозная новость. Только сегодня получила подтверждение.

– Я целыми днями только вами и занимаюсь! Дайте мне хоть минуту! Шестьдесят секунд! Я заслужила!

– Ладно, пора тебя отпускать. Тебе нужно заняться детьми.

– Нет-нет, продолжай. Что за грандиозная новость?

– Я продаю.

– Что продаешь?

– Компанию.

– Что?! В ней ведь вся твоя жизнь!

Я вздыхаю.

– Ну, ты же знала, что мне поступают предложения, да? И последнее… В общем, оно все поменяло. Это даст мне время, чтобы попутешествовать и немного отдохнуть. Сделать передышку. Подумать о следующем проекте.

– Но ты же терпеть не можешь передышки.

– А теперь, наверное, готова ее сделать. Ненадолго. Лиз, это же куча денег!

– Большая куча?

– Больше десяти миллионов долларов.

– Господи Иисусе! Ты меня подкалываешь? Да ты же богачка! А что об этом думают твои сотрудники?.. Бога ради, хватит колотить в дверь! Я серьезно говорю!

Лайза возится с замком, и дети врываются в подсобку, один выдергивает у нее из рук телефон и рявкает:

– Кто это?

– Кто это? – игриво отзываюсь я.

– Сара? Сара! Когда ты вернешься? Где ты была?

Дети борются за телефон, и я по очереди говорю с каждым и рассказываю, что я была в длительной командировке по работе. Громко чмокаю всех по телефону, прощаюсь с Лайзой и одним глотком допиваю вино. Поговорив с ней, я чувствую себя и лучше, и хуже одновременно.

– Сара? Можешь мне спеть? Мне не спится.

В дверях стоит Эмма, щурясь от приглушенного света в гостиной. Я отставляю бокал и иду к ней, шепча ласковые слова, пока веду ее обратно в спальню. Ей нравится мой голос, это я точно знаю. Я не умею петь, никогда не умела, но максимум за три минуты мне удается усыпить Эмму.

Я глажу ее по волосам и чувствую, как на одеяло капают мои слезы, пока я пою ее любимую колыбельную. Я похлопываю ее по спине и целую в сладкие щечки. Сумею ли я через это пройти?

Я выскальзываю из ее комнаты – спокойной ночи, моя сладкая девочка! – и морщусь, когда скрипит дверь, угрожая разбудить Эмму. Сумки собраны. Ее летней одежды больше нет, я оставила ее в пункте сбора старой одежды в нескольких часах езды от Чикаго. Я протираю столешницу и загружаю вещи в машину. Вот и все. Последняя ночь в съемной квартире.

Я взвинчена, хочется позвонить кому-нибудь еще, успокоить себя болтовней. Хочется позвонить отцу, выяснить всю правду про письма. Он нарочно утаивал их от меня? И писала ли мама на самом деле? Но я знаю, как чувствителен отец, насколько становится эгоистичным, когда речь заходит об Элейн, каждое письмо от нее, наверное, было для него сокровищем, написанным только для него, а не для меня. У меня не хватает сил спросить его, да сейчас уже и неважно, писала она мне или нет. Когда я ее увидела, то открыла в себе нечто, и на это неспособно никакое письмо.

Я снова думаю о Райане, как просто было бы взять телефон и услышать его голос. Но вместо этого я набираю другой номер. Раздаются два гудка, потом три, и моя кожа электрически потрескивает. Я уже собираюсь завершить звонок, но тут слышу неуверенное «алло».

Целую секунду я молчу, а потом откашливаюсь.

– Сара? Сара, это ты?

Я замираю, вздыхаю и проглатываю комок в горле.

– Привет, мам.

сейчас

Она стоит в центре комнаты Эммы и смотрит на хаос вокруг. Эми ни разу не заходила сюда после того, как детективы перевернули все вверх дном несколько месяцев назад. Каждый день она проходит мимо, боясь что-либо трогать.

А теперь ныряет внутрь, с пакетом для мусора в руке. В комнате валяются карандашные рисунки, заколки для волос, мягкие розовые и фиолетовые резинки, детский крем, грязные трусы, теплые носки, детские книжки, недоделанные школьные упражнения с выписанными вперемешку прописными и строчными буквами, старая бутылка с твердыми комочками ушной серы, которую они наковыряли, когда Эмме исполнилось четыре, скомканная цветная бумага, монеты, щетки, мягкие игрушки, назальный аспиратор, лейкопластырь.

Содержимое всех пяти лет жизни просачивается сквозь пальцы Эми, и на одно мучительное мгновение она скрючивается от горя. Она отбрасывает рисунки, кладет туалетные принадлежности обратно в ящики и засовывает одежду в корзину в шкафу. Остальное собирает в пакет, завязывает его узлом и относит в мусорный бак, ощущая на щеках холодный ветер и дождь.

Ей так неловко, но она чувствует себя лучше. Полиция от нее отвязалась, пресса устроила новую охоту на ведьм. И Эми вдруг ощутила себя свободной. Наконец-то смогла дышать. У нее есть время подумать, все переварить и выспаться. Ричард снова начал с ней разговаривать, хотя и переехал в гостиницу, и Эми это вполне устраивает.

Трудно объяснить, каким образом это происходит, но ее жизнь меняется, а кошмарные события послужили спусковым механизмом. Немыслимая трагедия, но теперь это ее обычная жизнь.

Она много раз слышала, что порой трагедии заставляют людей проснуться. Исчезновение дочери пробудило Эми, и больше она не собирается засыпать. Она спешит обратно в дом, стирая влагу с лица и рук, и до самого нутра содрогается от уже привычной мысли: Эмма не вернется.

Эми это знает, можно назвать это материнской интуицией или предчувствием, но Эмма ушла из их жизни навсегда, пусть даже она жива и сейчас рядом с каким-то более приличным человеком, чем последняя подозреваемая. Эмма всегда выделялась в их семье – слишком красивая, слишком гордая, слишком жизнелюбивая, чтобы удовлетвориться тем, что они могли ей предложить. Она заслуживает иной жизни.