– Хорошо, говори, что мне делать.

– Нужно начать с главных компонентов.

– С каких?

– Глина, глина и еще немного глины. Именно в таком порядке.

Я засмеялась, скатывая глину в ладонях, придавая ей форму и похлопывая, пока не получится идеальный кружок. Я столько дала зароков. Когда она нашлась в Чикаго, я пообещала, что поступлю правильно. Давала обещания, когда столкнулась с полицейским, с Райаном, когда читала новости в Google. Но не сдержала обещаний.

Я добавила побольше сухой глины к влажной и попыталась слепить «пирог». Он рассыпался бурой крошкой на моих бедрах.

– Ой-ой-ой. Придется тебе начать сначала. Дай покажу, как я делаю, чтобы они не ломались.

Я отдала свои руки во власть ее пальцев. И вспомнила, как мы оттирали грязь с ее ладошек в июне. И прикладывали лед к распухшей щеке. Первый наш робкий разговор. Как будто в другой жизни. В горле у меня встал комок.

Мне так хотелось продлить эти мгновения рядом с ней, хотя бы еще чуть-чуть, как можно дольше.

сейчас

Мы останавливаемся у нужного дома. Я дважды проверяю адрес.

– Так кто здесь живет? – спрашивает Эмма.

– Моя мама.

– А ты с ней больше не живешь?

Невинный вопрос разрывает мне сердце.

– Нет, солнышко. Вообще-то моя мама ушла, когда я была маленькой. Я очень давно ее не видела.

– Почему? Она уехала в командировку?

– Что-то в этом роде.

Я глушу двигатель и барабаню пальцами по рулю. Мне не хочется туда идти. Не хочется здесь оставаться. Но я приехала сюда ради отца, а не ради нее, потому что после того, что она сделала, я уже никогда не перестану ее ненавидеть.

Своим сотрудникам я сказала, что собираюсь найти свою мать, и вот мне представилась возможность и впрямь это сделать. Это не исправит того, что я совершила, и всех последствий, лишь сделает часть моей истории правдивой… пусть и совсем маленькую часть. Сейчас – мой единственный шанс навсегда с этим покончить, ублажить папу, дав ему хоть что-то после того, как он столь многого лишился.

Я быстро обрела способность двигаться дальше, потому что дети есть дети, отец же бо́льшую часть жизни просидел в печальном доме, превратившись в закоренелого алкоголика, и ждал ее возвращения. Неважно, что она не знала, где мы живем. Неважно, что он никогда ее не искал. Он не задумывался о таких мелочах. Просто сдался. Он считал себя жертвой и надеялся, что она каким-то образом его найдет. И вся эта боль просто в один момент упала с его плеч от эйфории после ее звонка, как будто и не было двадцати пяти лет кошмара. Похоже, он забыл одну самую важную деталь: она хотела видеть меня, а не его.

Я прошу Эмму подождать в машине. Мы достаточно времени провели в дороге, и она знает, чего нельзя трогать и чего нельзя делать. Я запираю двери, приняв решение, что не зайду в материнский дом. Останусь на пороге и выслушаю ее, а потом вернусь в машину и уеду отсюда. Я оборачиваюсь, чтобы включить электронную игру, и Эмма тут же погружается в нее, позабыв обо всем остальном. Я оставляю двигатель работать, устанавливаю кондиционер на максимум и чуть приглушаю музыку, потому что снаружи жарко, и мне не хочется, чтобы Эмма нас слышала.

Я разглаживаю майку и смотрю на скромный дом, похожий на тот, в котором я выросла. Интересно, есть ли у нее муж, приятель или даже дети? Эта мысль словно пощечина. Неужели у меня есть брат или сестра? Но я заставляю ноги двигаться к дому просто потому, что хочу поскорее с этим покончить.

Все годы ее отсутствия я никогда не воображала, что приду к ней. Я представляла, что каким-то образом ее увижу – в фильме, если она все-таки стала актрисой, или случайно в кафе, – но никогда не представляла встречу в ее новом доме, где она устроила свою жизнь без меня.

Я подхожу к ступенькам крыльца и поворачиваю голову, убедившись, что Эмма по-прежнему в машине, пристегнута и играет. Потом надеваю солнцезащитные очки и стучу. И вдруг снова превращаюсь в ребенка. Глупого ребенка, пристающего к женщине, которой он не нужен. Я всегда только отнимала у нее время.

Она открывает, прежде чем мои пальцы успевают прикоснуться к двери, и покачивается взад-вперед, а на ее лице написано желание меня обнять, но, зная, что мы и раньше мало обнимались, она все-таки не решается. Она по-прежнему потрясающе красива, что и приятно, и раздражает. У нее классическое лицо, как будто она родилась не в ту эпоху. Вероятно, именно поэтому она с такой одержимостью любит старых кинозвезд. Ее волосы, все еще каштановые, собраны сзади в хвост, и никакой косметики, только ярко-красная помада на губах. На ней маленькие черные очки и серая футболка, узкие джинсы и дорогие сандалии. Выглядит она утонченной, но расслабленной, не как вечно напряженная и взвинченная женщина, с которой я выросла. И пока она поглощает меня глазами, я не могу подобрать нужные слова.

– Боже мой, Сара. Это и правда ты?

Чтобы снизить напряжение, мне хочется пошутить насчет того, что блондинки выглядят привлекательнее, но я не могу и просто киваю. И тогда она все-таки меня обнимает. От нее пахнет фрезиями. Я закрываю глаза и вспоминаю миллион мелочей, которые были совсем не так уж плохи, все они сложены где-то у меня внутри, как причудливые оригами.

– Прекрасно выглядишь, – выдыхает она и отстраняется, оценивая меня. Потом быстрым кивком подтверждает, что я выгляжу приемлемо. – Входи же, входи. На улице такая жара.

Я качаю головой и бросаю взгляд на машину.

– Не могу.

Она заглядывает мне через плечо и смотрит на стоящий футах в двадцати «Форд», в котором через лобовое стекло видит макушку Эммы.

– Вот это да! – Она прижимает тонкую ладонь к губам, и я вижу под прозрачной белой кожей синие вены. – Это же… это твоя дочь? Ох, Сара. Я уже бабушка? Роджер мне не сказал.

Когда с ее губ слетает отцовское имя, я возвращаюсь к действительности и вспоминаю, с кем имею дело. Я выпрямляю спину.

– Послушай, я здесь только потому, что он попросил тебя навестить. Я не собираюсь возобновлять отношения или что-нибудь в этом роде. Я просто… Неприятно это говорить, но я не хочу видеть тебя в своей жизни. Я здесь только ради папы.

С губ рвется миллион вопросов. Куда ты уехала? Где была? Ты когда-нибудь хотела вернуться? А позвонить? Найти нас? Но я молчу, потому что не хочу выстраивать новые драматические отношения, похожие на ту кирпичную стену, что осталась за спиной. Я просто смотрю на нее и дышу, а потом отхожу на шаг назад, чтобы загородить ей Эмму, перетянувшую все внимание на себя.

– Она такая красавица, Сара. Вся в тебя.

Мне хочется рассмеяться от ее наивности и фальшивого комплимента несуществующей внучке. Если бы только она знала, что со мной сотворила.

– Хватит, Элейн. Я серьезно. Прекрати. Просто скажи, чего ты хочешь. Зачем ты позвонила папе? И почему именно сейчас?