сделанное ими хорошо. Так пекиты выучились мудрости часто переезжать с места на место, пока дух каждого такого места не умирал.

История изменила природу комнаты: погрузившись в угрюмое молчание, публика размышляла о смысле этой истины в нынешние дни.

Вождь резко дважды хлопнул в ладоши, затем восстанавливать бодрость духа вызвал Дрейка. Настал черед смешному человеку с Запада валять дурака.

Дрейк, исправно нервничая перед любым сборищем больше удобных двух человек, возможно, смертельный карьерный недостаток, который он пытался исправить, подвергаясь еженедельному гипнозу, не знал, с чего начать. Затем же он понял, что может воспользоваться преимуществом ситуации, рассматривая это зачарованное сборище пернатых и татуированных пекитов как зал совещаний совета скептических киношных управленцев; здесь он мог порепетировать представление своего сценария. Поэтому он начал рассказывать историю об устрашающем человеке из хрома – человек этот прибыл назад из времени, которое еще не наступило, чтобы убить женщину, которая родит мальчика, а тому будет суждено возгласить бунт против машин. Дошел он лишь досюда. Пекиты разбились на оживленно дискутирующие кучки. Некоторые уже видели эту картину и дополняли подробности своим друзьям.

Затем своей очереди попросила Аманда, и все общество поверглось в полное оцепенение. Женщины танцуют; женщины поют; они не разговаривают – даже красивая белая миссус из земли многих звезд. Аманда стояла на своем. Старейшины пекитов жарко посовещались в углу, пока наконец этика гармонии и гостеприимства не возобладала над предыдущими возражениями. Американская женщина может говорить все, что захочет. Никогда не уклонявшаяся от вызова театра, Аманда захватила сцену с властностью матерого гаера, меча дерзкие дротики в каждое индонезийское лицо, любопытное до того, чтобы встретиться с нею взглядом, подначивая публику ее перебить. Для них она исполнила виденье племени храбрых охотников, которые отправились в плавание в железной лодке по реке времени; они проплывают мимо драгоценностей звезд к мирам за пределами воображения в поисках металлов, более редких, чем золото. А находят демонического дракона-оборотня, который нападает на их лодку, убивает охотников одного за другим, пока в живых не остается всего одна женщина, и она после череды ужасающих битв побеждает дракона и направляет лодку курсом к дому. Аманда отдала честь завороженным слушателям и села. Повис миг изумленной тишины, затем вся комната взорвалась грубым хохотом. Какая нелепая сказка. Женщина-воин? А большой был дракон? А до чего проворный? Сколько когтей? Длинное ли у нее было духовое ружье? На подобных рассуждениях воздвигались целые философии. И по мере того, как беседа уходила в метафизику, настроение в комнате прокисало.

– А меня ты критикуешь за невинные вопросы вождю, – произнес Дрейк. – Погляди, как на тебя теперь женщины уставились. Хоть подписывай доброволиц себе в комитет действий.

– Заткнись, а? – произнесла Аманда. – У них не убудет, если послушают разок какую-нибудь другую историю.

– Меня не они беспокоят.

Общественное бедствие, если не хуже, предотвратилось своевременной подачей ужина: свинина, плоды хлебного дерева, бамбуковые побеги и рис в таких количествах, что хватило бы накормить компанию в два раза больше, – все это с пылу с жару внесли из кухни, располагавшейся в отдельной постройке за длинным домом. Затем – нескончаемые чашки туака, рисового вина, которое полагалось пить залпом. После пары чашек все уже улыбались. Восстановился благоприятный дух. Вот теперь впору начинать и настоящее празднество. Сельский оркестр, чинно рассевшийся у дальней стены, заиграл на всевозможных экзотических инструментах – барабанах, флейтах, гонгах и животных рогах причудливых очертаний – заразительные мелодии, требовавшие физического аккомпанемента, поэтому один за другим, по мере того, как чашки туака обходили компанию (один глоток на вкус был как терпкий сидр, а следующий – гладок, как сливки), каждый поднимался в свой черед танцевать перед всеми остальными: танцы торжественные, танцы юмористические, танцы, подражающие дикому кабану или птице-носорогу, танцы, продолжительно инсценирующие охоту, женщины проявляли потешную тягу к преувеличенным водевильным изображениям напыщенности своих мужчин. Сын вождя в футболке «Жгучей болячки» представил вдохновенную пародию на прибытие Коуплендов, из разнообразных тщеславий Дрейка воздух выпускался умелыми уколами: осанка с негнущейся спиной, вся-из-себя-такая-небрежная поза с-одной-рукой-в-кармане, но скрыть нервозность под всем этим не очень-то удалось, нетерпеливый презрительный вид, какой он часто принимал, если в кои-то веки пытался слушать кого-нибудь другого. Пекиты выли от восторга; Аманда тоже. Мальчишка даже забелил себе лицо рисовой пастой, увеличил нос куском сложенной бумаги и намаслил волосы свиным салом, чтобы зачесать назад со лба. Пара взятых напрокат очков от солнца довершала вид: ультрачеткий охотник за головами из Л.-А.

Не дождавшись, когда ее попросят, Аманда вскочила и принялась энергично носиться по всей комнате, временами склоняя набок голову и издавая отрывистое «бип-бип» уголком рта. Ничто иное тут не пойдет для этой тугой аудитории – только профессиональное изображение классических мгновений из мультфильмов о Кукухе-Подорожнике «Братьев Уорнер». Она мчалась по шоссе через пустыню, увертываясь от автобусов, машин, гигантских булыжников, запускаемых в нее ее смертельным врагом У. Шлым Койотом[118]. Когда она взорвала бессчастного волка первосортной динамитной шашкой, пекиты завизжали от наслаждения. И лишь когда Аманда вновь уселась под гром аплодисментов, полностью искупивши себя этой демонстрацией возмутительнейшей безмозглости, осознала она, до чего кошмарно напилась.

Дрейк без всякой инициативы со своей стороны опасно вовлекся в несоизмеримую междоусобицу с применением крепкого туака – питейное состязание с молодым человеком бездонных способностей, еще одним прекрасным сыном вождя (насколько именно велик царственный выводок?), состязание, быстро достигшее того деликатного рубежа, где честь и гордость, и т. д., и т. п. диктовали, чтобы Дрейк не проиграл, американское мужчинство перед судом целой деревни даяков, даже когда его внутренние гироскопы уже раскачивались на одном уровне со скользкой поверхностью вина, которое он с опаской, словно тикающую бомбу, подносил к своим онемевшим губам. Злорадное лицо его противника вблизи и вдали пучилось и покачивалось, как раскрашенный шарик, – равно как и, отметил он с отвлеченной научной точностью, линии и углы комнаты. Как же вообще удалось ему так быстро нализаться? Вот перед ним возникла юная девушка – девочка с золотою кожей, красивая, как любая девочка, какую ни возьми, и добрая – она помогла ему стащить липкую рубашку, да и штаны тоже, отличная мера, учитывая нарастающую духоту в этом замкнутом помещении, мягкие карамельные члены сманивали его на пол, где, раздетый до поношенных черных трусов, под барабаны, красноречиво грохочущие литургическим перекатом, он вышел на охоту за великой дичью. Пред ним открылась тропа, джунгли знаков ясных, как в книге. В синей предрассветной дымке он подкрадывался к неосторожному врагу. Выжидал, соразмеряя исключительный миг для удара. После чего весь и сразу пришел в движение – накинулся, завизжал, замахнулся