– Всех его сородичей давно поймали и съели, а он до сих пор прячется в камышах. Я подкармливаю его – пусть он хоть немного поживет счастливой птичьей жизнью.

Они пошли по тропинке все вместе: впереди Клим и Нина, а за ними гусь. Время от времени он недовольно гаркал и шумел крыльям – кажется, он считал Нину своей собственностью.

А Клим уже ни о чем не думал. Он просто шел рядом с Ниной, вдыхал терпкий осенний воздух и удивлялся тому, как ловко она заставила его сделать первый шаг.

Оказалось, что Нина поселилась в Салтыковке у графа Белова и постоянно ездила в Москву на пригородном поезде.

– Чтобы повидаться с Китти? – спросил Клим.

– С ней и с тобой. А еще мы с Беловыми затеяли мыловаренное производство, так что мне много приходится бегать по делам. Я когда-то переводила для Магды брошюру, и там было описано, как англичане делают мыло. У нас тоже неплохо получается.

– Как же вы его продаете? – удивился Клим. – У вас ведь наверняка нет патента.

– Зато у нас есть голова на плечах, – рассмеялась Нина.

По ее словам частное предпринимательство никуда не делось – просто из-за драконовских мер все ушло в подполье, и люди стали расходовать больше сил и времени на то, чтобы донести свой товар до покупателя.

Нина потратила все оставшиеся у нее деньги на покупку сырья и оборудования, а рабочих рук в Подмосковье было более, чем достаточно – там образовались целые колонии безработных лишенцев, выселенных из столицы. Это были толковые и ответственные люди, готовые учиться и экспериментировать.

– Мы нашли одного парня-химика, – сказала Нина. – Его выгнали из университета за дворянское происхождение, и он придумал для нас дешевый способ получения щелочи. У этих людей золотые головы и руки, и они такое изобретают, что только диву даешься!

Нинино мыло продавалось вразнос по рынкам и вокзалам, но главный доход поступал от государственных предприятий: точно так же, как в свое время Элькин, Нина договаривалась с руководителями прачечных, больниц и школ о поставках дефицитного товара.

– Государство требует от них соблюдения санитарных норм, но мыла на складах просто нет, – сказала она. – Частные мыловарни позакрывались, а от треста жировой и костеобрабатывающей промышленности ничего не поступает. На каждом предприятии есть двойная бухгалтерия: по первой, официальной, ведется отчетность перед государством, и там самое главное – соответствовать ожиданиям начальства. А вторая бухгалтерия – эта рабочая, и по ней проходят совсем другие товары и суммы.

– То есть все производственники нарушают закон и по определению являются преступниками? – спросил Клим, вспомнив, как Элькин рассказывал ему о переводе шведских справочников.

– Здесь преступниками является вообще все население, – отозвалась Нина. – Кто-то незаконно торгует, кто-то уклоняется от налогов, а кто-то получает жалование в обход кассы. А чиновники поголовно берут взятки – это такая система, при которой никто не должен чувствовать себя невиновным.

Они подошли к ограде, и гусь, решив, что ему не стоит идти дальше, улетел к своему пруду.

– Тебе куда – на вокзал? – спросил Клим.

Нина кивнула, и он нанял ей пролетку.

– Встретимся послезавтра, – сказала она, пожав ему руку – словно они были просто приятелями, как он того и хотел.

5.

«Книга мертвых»

Нина придумала, что нам делать с немцами Поволжья: она посоветовала найти людей, имеющих связи с Канадским обществом железных дорог. В Канаде очень мало народу – всего девять миллионов человек, и там некому обслуживать пути, которые проходят по тайге. Нина слышала, что правительство в Оттаве готово помогать эмигрантам, согласным жить в лесной глуши, – им даже дается земля, техника и беспроцентный кредит.

Магда связалась с канадцами и выяснила, что они действительно готовы принять наших беженцев, а посольство Германии в Москве согласилось выдать им транзитные визы – но только при условии, что кто-то наперед поедет в Гамбург и зафрахтует там пароход, следующий до Квебека.

Все опять упирается в заграничные паспорта и деньги. Мы все надеемся, что Зайберт сможет-таки собрать нужную сумму, но пока у него ничего не выходит.

Нина также придумала, как немцы могут заработать на хлеб насущный. Она предложила им собирать после демонстраций отслужившие флаги и транспаранты и шить из них всевозможные поделки – от хозяйственных сумок до детских штанов. Фридрих привез из Германии несколько ящиков с нитками и швейными принадлежностями, так что дело у них пошло.

Что происходит между мной и Ниной? Да ничего особенного. У нас появилось общее дело – забота о чужих людях, с которыми мы не имеем ничего общего, кроме принадлежности к роду человеческому. Мы с Ниной бродим по парку ЦДКА и обсуждаем не наши собственные дела, а планы спасения немцев.

Во время одной из прогулок мы обнаружили таинственный забор и выяснили, что за ним находится склад дореволюционных памятников, которые прославляют не то, что надо. Бронзовые скульптуры давно отвезли на переплавку, а мраморные императоры и полководцы доживают свой век, покрываясь мхом и городской копотью.

Во время перемен мы навещаем поверженных героев. Нина расстилает салфетку на постаменте генерала от инфантерии Скобелева и угощает меня хлебом собственной выпечки.

Я тоже не остаюсь в долгу: пару дней назад я исхитрился добыть в буфете Наркоминдела бутылку шампанского. Как мы ее открывали, а потом распивали из горла – это отдельная незабываемая история.

После занятий мы навещаем гуся – он пока жив, а потом я иду провожать Нину. Наши прогулки по вечерней Москве становятся все длиннее и длиннее: сначала мы прощались на Цветном Бульваре, а теперь я довожу Нину до вокзала и еду домой… к Гале.

Она рассказала мне, что Тата вернулась в прежнюю школу. Первым делом эта удивительная девочка устроила там скандал: пионеры играли в городки, и вожатый предложил им строить городошные фигуры не в виде «пушек» и «вилок», а в виде зернохранилищ и фабрик, – ибо такая игра больше соответствует духу времени.

Пылая праведным гневом, Тата написала донос директору школы: мол, их вожатый имеет вредительские наклонности и собирается разбивать битами советские предприятия.

Галя преподнесла мне эту историю как анекдот: директор оказался здравомыслящим человеком и велел Тате не валять дурака, так что вожатый не пострадал. А я слушал Галин рассказ и поражался: неужели она не понимает, что вырастила маленькое чудовище?

Для меня невыносимо само ее присутствие: я смотрю ей глаза и думаю, что у них цвет не меда, а машинного масла. Но у меня не хватает духу уволить Галю: я видел от нее только хорошее, и не могу отплатить за добро черной неблагодарностью.