Лестница была высокой – Катя насчитала около пятнадцати ступенек. Она перебирала ногами и одновременно пыталась соображать. Так, Зарина спрятала пакет с одеждой у левого столба. Он левый, если стоять к дому лицом или спиной? И как не свалиться с этой лестницы и не свернуть шею, если тело все еще с трудом слушается? Вот, кажется, тут есть перила, нужно будет держаться.

Ступеньки кончились неожиданно. Она занесла ногу, чтоб поставить на следующую, а нога провалилась вниз, не найдя опоры, и Катя упала бы, если бы женщины не держали ее с двух сторон. Прямо перед ней поднималась черная стена, чернее сгустившейся вокруг ночи. Потом зажегся тусклый фонарик. Сухая старушечья рука нашарила на стене какой-то выступ, скрипнуло – и в черной стене открылся еще более черный проем. Теперь и бабка, и внучка молчали, движения их стали четкими и слаженными. Взаимную ненависть подмял под себя страх. Вдвоем они перетащили Катю через порог, провели через тесные сени. На полу что-то загремело, перекатываясь. Маруся шепотом выматерилась и сама себе заткнула рот свободной рукой.

За низким проемом сеней открылась другая пустота, попросторнее. Под ногами пели шершавые доски, бледный луч фонарика выхватывал из темноты то стену, то угол. Через несколько шагов Катя уперлась коленками во что-то твердое и почувствовала, как Маруся выскальзывает из-под ее руки и давит ей на плечо, разворачивая к твердому спиной. Наталья Степановна выпустила Катин локоть и чем-то зашуршала внизу. Ноздрей коснулся знакомый запах чистого сена – так пахло под навесом у клиники, где хранились корма.

Повинуясь Марусиным рукам, Катя согнула колени и села, потом легла и утонула в мягком, колючем и душистом. Поверх сена лежала какая-то ткань, но вот насчет шелковой простыни бабка точно наврала. Кто бы ни был непонятный «он», с ним явно поступали по принципу «возьми, боже, что нам негоже», и эта мысль вдруг ужасно рассмешила Катю. Смех поднимался пузырьками из глубины живота, и Катя, как ни старалась, не могла его сдержать.

– Тихо ты! – в четверть голоса зашипела Маруся, подтягивая ее за подмышки на середину кровати или что это там было. – Накличешь раньше времени!

– Сама-то помолчи, – шикнула на нее бабка. Она быстро огладила Катю с головы до ног сухой шершавой рукой. – Пускай смеется, он, поди, любит, когда ему рады. Готово? Все, пошли отсюда. Слышишь? – Она повысила голос: – Уходим к своему огню, твое тебе оставляем!

Доски снова запели в такт торопливым шагам, в сенях брякнуло, и фонарик погас, оставляя Катю в полной темноте. С глухим похоронным звуком захлопнулась дверь. Еще с полминуты Катя лежала, хихикая, а потом резко села на постели.

«Не мешкайте ни секунды, как только услышите, что шаги затихли, – выходите!»

Затихли шаги или еще нет? Она прислушалась. За стенами что-то поскрипывало, шуршало. Сейчас? Или рано? Вдруг они услышат, что она встала, и вернутся? Катя вспомнила, как бабка чуть не поймала ее на притворстве, и по спине побежали мурашки. Вот этот скрип – это шаги или просто рассохшиеся доски переговариваются?

«Не задерживайтесь и не оглядывайтесь! Если увидите его хоть одним глазом – все!»

Наверное, нужно все-таки немного выждать. Ей ведь еще рыться в снегу, пакет искать, одеваться. Что, если кто-то из них обернется и увидит? Старуха ходит медленно, санки тяжелые, вряд ли они успели уйти достаточно далеко. Катя напрягала слух, но ее городское ухо не могло различить, где шаги и скрип полозьев, а где просто лесные ночные звуки. Еще никогда она не чувствовала себя такой беспомощной. Ночью, посреди чужого леса, голая, полупьяная, вымазанная в какой-то дряни… Это слишком, просто слишком, это, наверное, какой-то длинный кошмарный сон. Сейчас зазвонит будильник и Леночка начнет тормошить ее и кричать, что они опаздывают на зачет по хирургии…

Она не сразу заметила, что стало тихо. Не то что шагов – вообще ничего теперь не было слышно, как будто за стенами ни леса, ни сугробов, а только темная молчаливая пустота. В этой тишине Катино дыхание оглушало, как шум прибоя, пульс бился в висках отбойным молотком.

Теперь точно пора.

Она спустила ноги на пол, встала, почти не шатаясь. Сделала шаг в ту сторону, где, по ее представлениям, должна быть дверь, и почувствовала, как по ногам потянуло холодом. Не той приятной прохладой, которой ласкал ее пятки пушистый декабрьский снежок, а настоящим стылым холодом, пробирающим до костей. Неужели мазь перестала действовать так быстро?

Катя сделала еще три шага – и услышала, как совсем рядом с ней дверь скрипнула, а потом почти неслышно стукнула о косяк.

27

– Я тебя вижу.

Темнота прыгала перед глазами, мелькали стволы и ветки. Катя ни разу не пригнулась и не свернула, только спотыкалась в сугробах, то и дело теряя обувь. Заринины чуни были ей, пожалуй, даже маловаты, но все равно постоянно застревали в снегу – приходилось останавливаться, нашаривать босой ногой войлочный тапок, вытряхивать из него холодные мокрые комья и снова бежать.

– Почему ты прячешься?

Показалось или там просвет? Кровь оглушительно стучала в ушах, в боку кололо. Катя вся взмокла, волосы слиплись потным комом и забились за воротник. Что-то двигалось впереди, в густой предрассветной темноте, ворочалось рывками, пыхтело и всхлипывало. Конечно, это мог быть и медведь или волк, например, но Катя совершенно не чувствовала страха, зная, что нужно бежать прямо и не сворачивать. Она миновала большую корявую ель, проскочила в просвет между двумя чахлыми сосенками и с разбега налетела прямо на Зарину, едва не сбив ее с ног.

– Катя! Ты? – Женщина схватила ее за плечи, близоруко вгляделась и рывком прижала к себе. – Катя, доченька! Выбралась все-таки! А я-то, дура, как тебя подвела, ведь полжизни тут прожила – и заблуди-и-илась!

Она всхлипнула, отпустила Катю, обтерла лицо рукавом – и вдруг напряглась.

– Дочку мою, твою однокурсницу, как зовут?

– Л-леночка? – Катя оторопело таращилась на нее. – А, Ляйсан!

– Точно, – выдохнула Зарина. – Значит, точно ты. Как же ты столько времени в лесу, полураздетая?.. Аллах, как будем выходить! Закружило меня, я и дороги не знаю!

– Я знаю. – Катя в очередной раз поправила сползающий тапок и махнула рукой, указывая Зарине за спину. – Туда. Там дорога.

Они прошли шагов двадцать-тридцать по нетронутому снегу – и деревья расступились, открывая колею грунтовки. Сбоку от дороги, на расчищенном пятачке между соснами, приткнулся потрепанный серый минивэн, выхлопная труба фырчала, плюясь дымом.

Зарина ахнула:

– Так это я все время возле машины ходила! Аллах, Аллах!

Она бросилась туда. Катя поспешила за ней, стараясь не растерять чуни. Зарина рывком отодвинула дверь салона, и оттуда выглянула растрепанная заспанная девочка, знакомая Кате по Леночкиным рисункам.

– Марьям, доченька! – Зарина разрыдалась, держась за дверь.

Марьям всунула ноги в ботинки, выскочила из машины и обняла мать.

– Все хорошо? Это та девушка? – спрашивала она, беспокойно косясь на Катю.

– Да, да, – всхлипывала Зарина. Ее руки беспорядочно елозили по спине дочери, сминая скользкую ткань пуховика. – Садись, садись, Марьям, ехать пора, надо Ляйсан забрать скорее…

– Чего ты боишься?

– Катя, садись назад! – Зарина уже пришла в себя и сама застегнула дочери ремень безопасности. – Не надо, чтобы тебя видели, если кто-то навстречу поедет. Ты лучше ложись, а как на трассу выедем, там сядешь, пристегнешься тоже. Скоро рассвет, иншалла, доберемся до города затемно… Дочка, да бензина-то почти не осталось! Ты машину грела, да? Нужно на заправку заехать, сколько ж у меня денег-то в кошельке? Катя, переодевайся, я тебе там одеться взяла, ты уж прости, оно тебе все короткое будет…

Под ее неумолчную нервную болтовню Катя влезла в минивэн и задвинула за собой дверь. Места в салоне хватало: за водительским местом был установлен только один ряд кресел. По железному полу перекатывались клочки полиэтилена. За сиденьями стояла большая клетчатая сумка, и в ней на каких-то еще мешках была аккуратно сложена одежда.

Катя расстегнула куртку, скинула мокрую обувь. Стыдливость она потеряла еще вчера в бане – или в лесу, когда ее голую вели по ступенькам в черный дом, – и теперь спокойно подтащила к себе сумку, натянула застиранные черные лосины и тунику до колен, темно-зеленую, бархатистую, с вытертой золотой вышивкой по вороту, подолу и кромке длинных узких рукавов, спрятала мокрые замерзшие ноги в грязно-белые вязаные носки. Ей сразу стало теплее и спокойнее, она