Если взять все вместе, инаугурация оказалась самым зрелищным событием, который видел регион с тех пор, как Моисей прошел по суше среди Красного моря. Сам канал захватил воображение современников. Это было современное чудо света, более грандиозное, чем пирамиды. Оно стимулировало путешественников к новым достижениям, от вымышленного кругосветного путешествия Жюль Верна до реального Томаса Кука. Канал побудил к строительству новых морских путей, включая Панамский канал. Очевидно, он даже вдохновил к «открытию» каналов на Марсе.

Однако с точки зрения Лондона, открытие Суэцкого канала выглядело, как еще одна наполеоновская экспедиция на Ближний Восток, а значит— угроза Индии. Поэтому, когда банкротство Измаила, хедива (правителя) Египта заставило его продать акции компании, владеющей каналом (это случилось в 1875 г.), их тут же схватил Дизраэли. Он написал королеве Виктории знаменитую фразу: «Он — ваш, мадам»[876].

Покупка превозносилась, как блестящее достижение и подвиг. Английская пресса «объединилась в победном крике, словно был покорен целый мир»[877].

Британия теперь явно имела большую долю в том, что обещало стать крупнейшей коммерческой артерией в мире, яремной веной империи. Порт-Саид являлся, как писал один современник, «нашим нексусом — нашим нервным центром, где встречались пути нашей империи»[878].

Но от одного конца до другого канал фактически находился во власти Египта, хотя номинально подчинялся Турции. Поэтому Британия, опасаясь стратегического вызова, стала все больше беспокоиться из-за земли фараонов и того, что викторианцы называли «черным континентом». Газеты повторяли: «Египет — для англичан»[879].

На самом-то деле Египет, похоже, мало интересовал Дизраэли. Он сослался на страну один раз во время дискуссии с одним финансовым инспектором Ивлином Барингом. Дизраэли тогда спросил, много ли пеликанов живет на берегах Нила.

Однако Гладстон справедливо считал, что акции канала приведут к колонизации Британией других частей Африки, притом — во имя обороны. Другие, более дальновидные люди, предсказывали: навязчивая национальная идея, связанная с этим уязвимым водным путем, окажется гибельной для британских интересов. Джон Булль помешался на «Суэце-убийце!»[880]

Тем временем морская связь с Индией была такой же крепкой, как железные корпуса судов Королевского ВМФ и стальные рельсы, которые связывали друг с другом участки земли в империи. Викторианцы часто сравнивали железные дороги с римскими дорогами, главной целью которых, как говорил Гиббон, было «ускорить марш легионов»[881].

Это особенно относилось к Индии. Здесь железные дороги, хотя и строились ради прибыли и иногда были плохо спланированы, имели важнейшее стратегическое значение[882]. Они предназначались, как писал лорд Дэлхауси, для того, чтобы избежать «постоянного риска» вражеской атаки и позволить крошечному британскому гарнизону «перенестись в любую данную точку, где требуется применение силы». От узкой колеи отказались в пользу широкой, потому что узкая не позволяла двум лошадям кавалерии перемешаться рядом друг с другом. «В Индии не должно строиться ни одной дороги, по которой нельзя провезти пушку Армстронга», — говорилось тогда[883].

Мосты и туннели оснащались орудийными башнями с бойницами и амбразурами. В военных городках и лагерях имелись отдельные посты, многие из них укреплялись, чтобы выдержать осаду[884]. Самыми зрелищными по всеобщему признанию стали возносящиеся ввысь храмы огнедышащей «железной коровы»[885], или «соборы пара» — фантастический вокзал Виктории в Бомбее, с куполами и шпилями, горгульями и розовыми окнами, мраморными колоннами и мозаичными полами. Но в целом после восстания сипаев железнодорожные станции стали для британцев тем же, что дворы замков: «Большие каменные башни и центральные, наилучшим образом укрепленные части замков были тем же для норманнов»[886].

Здание из красного кирпича в Лахоре напоминало средневековый замок, оснащенный башнями, бойницами для стрел, спускающимися решетками и подъемным мостом. Вокзал Чарбах в Лакхнау соединял форт, арсенал и казармы. Так происходило везде; к пассажирам относились, как к пленным.

Железнодорожная сеть Индии являлась крупнейшим и самым дорогим проектом колониальной эпохи. Использовались рельсы, шпалы, гвозди, штыри, открытые товарные платформы, пассажирские вагоны, локомотивы и даже уголь, доставляемые из Англии. Выигрывали британские инвесторы и производители за счет индийских налогоплательщиков и производителей. В 1860-е гг. Британия тратила по 600 тонн материалов (целый корабль) на каждую милю завершенной дороги. Между 1850 и 1947 гг. проложили более 40 000 миль.

Это были героические подвиги ограждения насыпью, прокладки туннелей и мостов. Например, чтобы перебросить мост через Инд у Суккура, потребовалось 3 300 тонн «неуклюже спроектированных стальных конструкций»[887], которые соединяли вместе многочисленными балками, распорками, стойками, узлами и всевозможными крепежными приспособлениями.

К. 1890-м гг. шотландский инженер мог заявлять: Англия наштамповала «больше монументов крепким материалам» на зависимых территориях, чем любая страна в истории, не исключая древний Рим[888].

Конечно, многие люди разделяли ненависть Блейка к «темным сатанинским мельницам» Англии и принимали точку зрения Раскина, который осуждал «железистый характер» эпохи[889]. Другие указывали: построенный железнодорожный путь не особо поможет при решении вопроса голода. Фактически он позволял купцам транспортировать зерно из районов, пострадавших от засухи и находящихся под угрозой восстания, в центральные склады для хранения[890].