И они отправились дальше по замёрзшему, ставшему за ночь словно чугунным шоссе с беспорядочно разбросанными мутно-серыми пятнами грязного льда.

Может, оттого, что накануне бывшие пленные успели привыкнуть к размеренной ходьбе, или просто по лёгкому морозу шагалось веселее, но ещё до полудня и раньше, чем рассчитывали, они вышли к Пасечникам. До Решетиловки отсюда казалось рукой подать, и до Полтавы оставалось идти чуть больше суток.

От первых же хат на окраине потянуло запахом навоза и горячего хлеба из печей, и если бы не рёв немецких грузовиков, временами проносившихся по шоссе, жизнь на главной улице Пасечников казалась бы мирной и безвоенной. Хлебом пахло сытно, хотелось наесться одним запахом, но голод от него только усиливался, пленных мутило, и острые спазмы сводили и рвали желудок.

— У нас была большая семья, мать ставила в печь по девять хлебов за раз, — не выдержав, приятель Замотанного нарушил негласное соглашение молчать о еде. — Когда хлеб уже был готов, но жар ещё дотлевал, я открывал заслонку и обламывал корки на всех караваях. Меня не поймали ни разу. Никто ничего не заметил, потому что жар держался, и успевали запечься новые корки. Такого хлеба, как моя мать…

— Нам повезёт, если базар еще не разошёлся, — оборвал его Илья. — Может быть, что-то сможем поменять.

Мысль о хлебе в эти минуты имела над ними абсолютную, почти несокрушимую власть и этим была опасна. На что угодно могли они пойти ради еды.

Базар, конечно, давно разошёлся, кто же станет в селе торговать до полудня? Но им повезло. Возле обочины шоссе, чуть в стороне от торгового майдана, который был и главной площадью села, напротив своей хаты сидела бабка, замотанная в штопанный коричневый платок поверх серой фуфайки. Перед ней на широком чурбане стоял чугунок с варёной картошкой, а рядом, на земле, ещё один, укутанный старыми тряпками.

— Ну шо, бабо, — спросил Замотанный, — идёт торговля?

— Эгэ ж, хлопчики, — ответила тётка, осмотрев их беспокойным взглядом. — Идёт, как лысый в цирюльню. Утром не распродалась, теперь при дороге сижу. А шо сидеть? Картопля на морозе застыла — не угрызёшь.

— Это ничего, мы угрызём. Нам только дай.

— Ото ж, вам только дай. А мне кто даст? Семью потом чем кормить буду?

— Так мы и отработать можем, — не отставал Замотанный. — Мы ж такие хлопцы — всё умеем.

— Та знаю я, шо вы умеете. По дорогам швендяете, вот всё ваше умение, — обозлилась бабка и, видимо, твёрдо решила еду не отдавать. Да и не такой уж холодной была её картошка. Чугунок, а с ним и торговку, окутывал нажористый дух домашней еды. От чугуна так пахло шкварками и жареным луком, что бывшие пленные не находили сил уйти из этого сытного облака.

Бабка ещё раз оглядела их, видимо, всё же прикидывала, как отделаться малой ценой, но в какую-то минуту, посмотрев в сторону базарной площади, сузила глаза, и её оценивающий взгляд стал жёстким.

— А ну, хлопцы, йдите геть. Не мешайте торговать!

Илья оглянулся. Со стороны площади к ним шли двое молодых парней, вооружённых винтовками. Оба были в похожих пальто мышиного цвета с белыми повязками на левых рукавах и кепках-шестиклинках.

— Вот и полицаи прибежали, — пробормотал неСавченко. — Как почуяли.

Парни шли расслабленно, не торопились, но шагов за десять оба сняли с плеча винтовки.

— Глянь, баба Соня прикармливает беглых краснопузых, — вроде бы в шутку сказал один из них другому, но бабке его слова не показались шуткой.

— Я тебя сейчас так прикормлю, Сашко, забудешь, как зовут! — грозно поднялась она. — Взял винтовку, так забирай этих волоцюг и иди, справляй свою службу. А мне тут не мешай. Вон, мои покупатели едут.

На шоссе показались два грузовика с солдатами. Уступая им, пленные и полицейские отошли на обочину, но машины, не сбавляя скорости, пронеслись мимо.

— Уехали ваши покупатели, — оскалился полицейский. — Пропадёт картопля.

Бабка отвернулась, не желая продолжать разговор.

— Из какого лагеря тикаете? — спросил второй полицейский, обводя бывших пленных оценивающим взглядом.

— Не тикаем, а с пропусками идём домой, в Полтаву, — Илья решил сам говорить с полицейскими. НеСавченко их боялся, и его страх был слишком заметен, а доверять судьбу вечно взвинченному Замотанному Илье не хотелось. Но Замотанный и тут не смолчал.

— Во, — выхватил он из кармана шинели розовый картонный квадрат, — видели такую бумагу?

— Та мы всякие бумаги видели, — лениво ответил полицейский, рассмотрев пропуск. — Местные, значит, с Полтавы? Ну, идём. Разберёмся с вашими бумагами.

— Куда идём?

— А к нам, в полицию, — так же лениво процедил парень и ухмыльнулся. — Та не бойтесь вы, мы ж не ГПУ, всех без разбора не стреляем. Так только, через одного. Ну, вперёд!

Баба Соня не пожелала смотреть, как полицейские уводят задержанных — со стороны Кременчуга шла ещё одна машина с немецкими солдатами.

Полиция занимала большую недавно построенную хату, оконные рамы и ставни которой были аккуратно выкрашены. Вдоль белёного забора тянулся цветник с пожухлыми георгинами, прибитыми к земле дождями и морозами. За забором, под деревьями, в коричневой листве валялись неубранными давно сгнившие яблоки. По всему было видно, что люди, которые жили здесь, следили и за домом, и за усадьбой, но уезжать им пришлось наспех, и они просто бросили хозяйство, оставили, как было. А новые обитатели дома за двором не следили и порядок уже не поддерживали. Здесь установились другие законы и другие порядки.

За дощатым столом, под навесом летней кухни, курил человек средних лет с плоским скуластым лицом в накинутой на плечи новой офицерской шинели. Перед ним стояла синяя эмалированная кружка, а над ней густым белым столбом поднимался пар. Запах кофе, казавшийся немыслимым, невозможным в этом месте и в это время, медленно растекался по двору. Сидевший был до кости выбрит и тщательно причёсан, а его безупречно вычищенные сапоги отливали тяжёлым угольным блеском.

— Вы что, Сашко, полк Красной армии в плен взяли? — он насмешливо скосил губу, когда полицейские завели бывших пленных во двор.

— Та швендяют по селу, пане начальник, — пожал плечами Сашко. — До бабы Сони пристали.

— До бабы Сони? Самоубийцы! — рассмеялся начальник полиции.

Он погасил папиросу, обхватил обеими руками кружку с кофе, обвёл взглядом всех, стоявших во дворе, и пленных, и полицейских, потом спросил стоявшего прямо перед ним Илью.

— На сбежавших с этапа вы не похожи. Откуда топаете?

— Из Кременчуга. Шталаг 346, — ответил Илья.

— Пропуска есть?

Илья протянул начальнику полиции свой пропуск. Тот глянул на подпись начальника лагеря и кивнул.

— Майор Цолин. Знатный зверюга. Я думал, Цолин с Рутловым вас там всех