к немецкому племени и готовы честно служить как немецкому отечеству, так и мне лично». Евреи, как недвусмысленно вытекало из этой формулировки, к таким «кругам» не относились{215}.

Уже в ночь с 26 на 27 сентября правительство рейха ответило на сепаратистские действия Баварии декретом рейхспрезидента, вводившим военное положение во всем государстве. Декрет ограничивал ряд основных гражданских прав, вводил смертную казнь за такие преступления, как государственная измена, поджог, террористические акты с использованием взрывчатых веществ и повреждение железнодорожных коммуникаций и наделял всей полнотой исполнительной власти министра рейхсвера, который, в свою очередь, мог делегировать ее главнокомандующему. Чисто в правовом отношении баварское правительство должно было бы теперь отменить свое постановление согласно требования рейхспрезидента или рейхстага. Но Штреземан и буржуазные члены его кабинета исходили из того, что Бавария не подчинится такому требованию, и поэтому сочли за лучшее пока вообще не делать никаких представлений Мюнхену в подобном духе.

Зато министры социал-демократы в результате такой уклончивой тактики своих коллег оказались в тяжелом положении. Назначение Кара генеральным статс-комиссаром, как выразился 27 сентября рейхсминистр внутренних дел Зольман, стало «серьезным вызовом, брошенным всем республиканским силам». Руководство СДПГ и лидеры ее фракции в рейхстаге в тот же день заявили о «сигнале», который дали правые радикалы в Баварии. Аналогичные акции «“народнических” погубителей народа» могли последовать и в других частях рейха. По этой причине введение чрезвычайного положения во всем рейхе, с точки зрения СДПГ, являлось оправданным. Что касается своего первоначального требования, согласно которому рейх должен был, в свою очередь, потребовать отмены самостоятельно введенного военного положения в Баварии, социал-демократия не могла долго настаивать на нем, принимая во внимание сопротивление буржуазных партнеров по коалиции. 30 сентября министры социал-демократы удовлетворились тем, что поддержали письмо, адресованное баварскому правительству, в котором его просили «разъяснить» правовое положение генерального статс-комиссара и «проверить» возможность отмены баварского декрета о введении чрезвычайного положения. В проекте письма, подготовленном Зольманом вместе со Штреземаном и Гесслером, далее говорилось, что имперское правительство придает большое значение тому, чтобы мероприятия Кара в области гражданского управления «равномерно затрагивали все стороны». Это было не что иное, как вежливая просьба к генеральному статс-комиссару: не мог бы он впредь прекратить так благосклонно обходиться с национал-социалистами, как он это делал в первые дни своего пребывания в должности.

Во время заседания правительства 30 сентября рейхсканцлер сам упомянул о ряде происшествий, которые делали необходимым «быстрейшее урегулирование» отношений между рейхом и Баварией. Самым серьезным из них стал отказ Кара осуществлять запрет газеты «Фёлькишер Беобахтер», который был наложен Гесслером как лицом, обладающим в рейхе верховной исполнительной властью. Издававшийся Гитлером орган НСДАП выступил 27 сентября подзаголовком «Диктаторы Штреземан и Сект» с яростными антисемитскими нападками на рейхсканцлера и главнокомандующего рейхсвера: против одного — потому что тот был женат на «еврейке», и против другого — потому что тот был женат на «полуеврейке». Однако все буржуазные министры, за исключением Гесслера, расценили зачитанное рейхсканцлером письмо к баварскому правительству бесполезным и поэтому опасным, а сам министр рейхсвера открыто заявил, что в итоге послание не будет иметь последствий. Его замечание о том, что рейх не может добиваться от Баварии исполнения своих требований с применением войск, обнажило корень проблемы: поскольку рейхсвер не был готов выступить против Баварии, открыто враждебной государственному центру, у рейха не было средств, чтобы принудить Вольное государство Бавария к послушанию.

Спустя день после этого признания Гесслера ситуация снова ухудшилась: 1 октября генерал фон Лоссов, командующий войсками рейхсвера в Баварии, которому был отдан соответствующий приказ, отказался запретить «Фёлькишер Беобахтер» без согласия Кара. Это был однозначный случай уклонения от выполнения приказа. Пока Лоссов стоял во главе баварских подразделений рейхсвера, исполнительная власть министра рейхсвера в Баварии существовала только на бумаге. Принимая во внимание все еще действовавший девиз, согласно которому «рейхсвер не стреляет в рейхсвер», провозглашенный фон Сектом во время путча Каппа — Лютвица если не дословно, то именно в таком смысле, не стоило ожидать, что командование рейхсвера применит военную силу, чтобы сместить фон Лоссова{216}.

Но помимо нежелания отдавать приказ «войскам стрелять в войска» у фон Секта осенью 1923 г. была еще одна причина, заставлявшая его проявлять терпимость по отношению к Баварии: он считал себя способным сыграть в Берлине туже роль, которую Кар разыгрывал в Мюнхене. В сентябре представители крупного сельского хозяйства, немецких националистов, а временами и Пангерманского союза стали оказывать давление на Секта с тем, чтобы он взял власть в свои руки. Большое значение имело то, что Гуго Штиннес хотел включить главнокомандующего рейхсвером в диктаторскую «директорию», которую он намеревался создать в случае коммунистического восстания. Наряду с Сектом в соответствующих планах все снова и снова в качестве членов этой директории, наделенной чрезвычайными полномочиями, упоминались имена Фридриха Минокса, до начала октября 1923 г. руководившего берлинским отделением концерна Штиннеса, и Отто Видфельдта, бывшего члена дирекции Крупа и в тот момент — посла Германии в Вашингтоне.

Мотивы, которыми руководствовался Штиннес, были, как и всегда, экономической природы. С его точки зрения, только авторитарное государство могло добиться отмены социальных достижений ноября 1918 г., в первую очередь восьмичасового рабочего дня, без чего ему казался немыслимым новый экономический подъем Германии. 15 сентября Штиннес пояснил американскому послу Хоутону, что для того, чтобы эти изменения произошли, необходимо найти диктатора, «наделенного силой делать все, что только необходимо. Этот человек должен говорить с народом на его языке, а сам принадлежать к классу буржуазии. И такой человек у нас есть». Подразумевал ли Штиннес тогда Гитлера, остается не совсем ясным. Но очевидно одно — диктатор Штиннеса должен был создать в народе основу популярности будущей директории. Обязательным условием Штиннес считал то, что правые не должны были наносить удар сами, а лишь действовать в ответ на коммунистическое восстание, ожидавшееся в ближайшее время. В противном случае, как он пояснял Хоутону, весь остальной мир будет предубежден в отношении Германии. В Берлине даже ходили слухи, что Штиннес спровоцировал закончившийся жалкой неудачей «местечковый» путч майора Бухрукера в Штеттине, чтобы таким образом предостеречь националистические силы от дальнейших преждевременных попыток переворота{217}.

Не только предприниматели, военные и крайне правые политики размышляли осенью 1923 г. о пути выхода из кризиса посредством диктатуры. Высшие представители республики также взвешивали в конце сентября возможность наделения, хотя и временного, военных всей полнотой власти в качестве последнего паллиатива, способного сохранить единство рейха. 22 сентября Эберт и Штреземан обсуждали вместе с Сектом в присутствии министра внутренних дел Зольмана и министра рейхсвера Гесслера возможность передачи всей полноты исполнительной власти