просьбе. Попытайтесь обнаружить следы яда; вам помогут в этом Деплен и Бьяншон, мы их ожидаем с минуты на минуту; я их вызвал к дочери моего лучшего друга; она в худшем положении, чем отец, хотя он и умер…

— Мне нет в них нужды, — сказал городской врач, — чтобы выполнить свое дело…

«Ну и ладно!» — подумал Корантен.

— Не будем спорить, — продолжал он. — В коротких словах, вот мое мнение: кто убил отца, те обесчестили и дочь.

Под утро Лидию наконец сломила усталость; когда знаменитый хирург и молодой врач пришли, она спала. Тем временем врач, пришедший установить смертный случай, вскрыл тело Перада и искал причины смерти.

— Пока больную не разбудили, — сказал Корантен двум знаменитостям, — не пожелаете ли вы помочь вашему собрату определить причину гибели одного человека, что, несомненно, представит для вас некоторый интерес, а кроме того, ваше мнение не будет излишним в протоколе.

— Ваш родственник умер от апоплексического удара, — сказал врач, — есть признаки сильнейшего кровоизлияния в мозг…

— Прошу вас, господа, осмотреть труп, — сказал Корантен, — и вспомнить, не знает ли токсикология ядов, оказывающих такое же действие.

— Желудок совершенно переполнен, — сказал врач, — но так, без химического анализа его содержимого, я не вижу никаких следов яда.

— Если признаки кровоизлияния в мозг имеются, то, принимая во внимание возраст, это уже достаточная причина для смерти, — сказал Деплен, указывая на чрезмерное количество пищи.

— Он ужинал дома? — спросил Бьяншон.

— Нет, — ответил Корантен. — Он прибежал с Бульваров и нашел изнасилованной свою дочь.

— Вот истинный яд, если он любил ее, — сказал Бьяншон.

— Но все-таки, какой же яд мог бы оказать подобное действие? — спросил Корантен, упорствуя в своей мысли.

— Существует только один, — сказал Деплен после внимательного осмотра. — Этот яд добывается на Явском архипелаге из ореха чилибухи, относящейся к малоизученной разновидности strychnos; им отравляют чрезвычайно опасное оружие… малайский крис… Так, по крайней мере, говорят…

Пришел полицейский пристав. Корантен высказал ему свои подозрения, попросил его составить протокол, указав, в каком доме и с какими людьми ужинал Перад; он также сообщил ему о заговоре, направленном против жизни Перада, и о причине болезни Лидии. Потом Корантен пошел в комнаты бедной девушки, где Деплен и Бьяншон осматривали больную, но встретился с ними уже в дверях.

— Ну что, господа? — спросил Корантен.

— Поместите эту девушку в дом умалишенных; если в случае беременности рассудок не вернется к ней после родов, она окончит свои дни тихим помешательством. Исцелить ее может только одно средство — чувство материнства, если оно в ней проснется…

Корантен дал по сорок франков золотом каждому врачу и обернулся к приставу, потянувшему его за рукав.

— Врач уверяет, что смерть естественная, — сказал чиновник, — я не могу составить протокол, тем более что дело касается папаши Канкоэля; он вмешивался во многие дела, и как знать, на кого мы нападем… Эти люди частенько умирают по приказу…

— Я — Корантен, — сказал Корантен на ухо полицейскому приставу.

Тот не мог скрыть своего удивления.

— Итак, составьте докладную записку, — продолжал Корантен, — позже она нам очень пригодится, но только пошлите ее в качестве секретной справки. Отравление нельзя доказать, и я знаю, что следствие было бы прекращено сразу… Но рано или поздно я найду виновных, я их выслежу и схвачу на месте преступления.

Полицейский пристав поклонился Корантену и вышел.

— Сударь, — сказала Катт, — девочка все поет и танцует. Как мне быть?

— А что на нее так повлияло?

— Она узнала, что умер ее отец…

— Посадите ее в фиакр и отвезите прямо в Шарантон; я напишу несколько строк главному начальнику королевской полиции, чтобы она была прилично помещена. Дочь в Шарантоне, отец в общей могиле! — сказал Корантен. — Контансон, ступай закажи похоронные дроги. Теперь мы с вами один на один, дон Карлос Эррера…

— Карлос! — воскликнул Контансон. — Да ведь он в Испании.

— Он в Париже! — твердо сказал Корантен. — От всего этого веет духом эпохи Филиппа Второго Испанского, но у меня найдутся капканы для всех, даже для королей.

Пять дней спустя после исчезновения набоба госпожа дю Валь-Нобль сидела в девять часов утра у изголовья кровати Эстер и плакала, ибо она чувствовала, что ступила на наклонную плоскость нищеты.

— Будь у меня хотя бы сто луидоров ренты! Тогда, моя дорогая, можно было бы уехать в какой-нибудь маленький городок и там найти случай выйти замуж…

— Я могу тебе их достать, — сказала Эстер.

— Но как? — вскричала госпожа дю Валь-Нобль.

— О, совсем просто! Слушай. Ты будто бы захочешь покончить с собой: сыграй хорошенько эту комедию! Пошлешь за Азией и предложишь ей десять тысяч франков за две черные жемчужины из тонкого стекла, наполненные ядом, который убивает в одну секунду; ты мне их принесешь, и я тебе дам пятьдесят тысяч франков…

— Почему ты не попросишь их сама? — сказала госпожа дю Валь-Нобль.

— Азия мне их не продала бы.

— Неужто это для тебя?.. — сказала госпожа дю Валь-Нобль.

— Может быть.

— Для тебя! Да ведь ты живешь среди роскоши веселья, в собственном доме! И накануне празднества, о котором будут толковать целых десять лет! Ведь Нусингену этот день обойдется тысяч в двадцать франков. Говорят, будто в феврале подадут клубнику, спаржу, виноград, дыни… Одних цветов в комнатах будет на тысячу экю!

— Ну что ты болтаешь! На тысячу экю одних только роз на лестнице.

— Говорят, твой наряд стоит десять тысяч франков?

— Да, у меня платье из брюссельских кружев, и Дельфина, его жена, в бешенстве. Но мне хотелось быть одетой как невеста.

— А где эти десять тысяч франков? — спросила госпожа дю Валь-Нобль.

— Это все мои карманные деньги, — сказала Эстер, улыбнувшись. — Открой туалетный столик, деньги под бумагой для папильоток…

— Кто говорит о самоубийстве, тот не кончит с собой, — сказала госпожа дю Валь-Нобль. — Ну а если яд нужен для того, чтобы совершить…

— Преступление, хочешь ты сказать? — докончила Эстер мысль своей нерешительной подруги. — Можешь быть спокойной, — продолжала Эстер, — я никого не хочу убивать. У меня была подруга, очень счастливая женщина, она умерла, я последую за ней… вот и все…

— Ну и глупа ж ты!..

— Что прикажешь делать? Мы дали обещание друг другу.

— Дай опротестовать этот вексель, — сказала подруга, смеясь.

— Делай, что я тебе говорю, и убирайся. Я слышу, подъезжает экипаж. Это Нусинген, человек, который сойдет с ума от счастья! Он-то меня любит… Почему мы не любим тех, кто нас любит, ведь они в конце концов делают все, чтобы нам понравиться…

— Вот именно! — сказала госпожа дю Валь-Нобль. — Эта вроде истории с селедкой, самой злокозненной из рыб.

— Почему