Устроить побег? Чушь несусветная, времени нет, если только нахрапом — но он не герой баллад, чтобы в одиночку разгромить тюрьму. Да и повернуть оружие против своих… Было бы время, можно было бы попробовать подкуп, но времени нет. Впрочем…

— Отложи казнь. Она носит моего ребенка.

Конечно, обман раскроют — но не сразу, зато появится время, чтобы обдумать все как следует и что-то предпринять. Немного — но все же.

— А, так это твой, — ответил Авгульф. — Я не был уверен.

Рамон опешил, но быстро взял себя в руки. Не показывать виду. Сейчас самое главное — доиграть до конца, как бы он ни был удивлен. В тягости?

— Мой.

Попал пальцем в небо или… или девочка тоже знает законы и решила попробовать оттянуть неизбежное? Как бы то ни было, очень кстати, и неважно, правду ли она сказала. И даже чей это ребенок — если он существует, — сейчас неважно. Разбираться можно потом и уличать в неверности — тоже потом. Хотя какая, к бесам, неверность — он же сам ее прогнал. Ведьму. Проклятую ведьму, без которой он так и не научился жить.

— Отменить приговор я не могу. Отложить казнь — другое дело. Тем более что я так и не расплатился с ней за сына. Согласно закону, могу выпустить ее из тюрьмы под непрестанный присмотр. К родителям — слишком опасно. Но, скажем, под присмотр верного своего рыцаря, тем более что все знают, как он ненавидит ведьмино отродье. Кто мог бы предположить, что рыцарь будет выбирать между любовью и верностью? И кто знает, что он выберет?

— Рыцарь будет выбирать между верностью и честью. Бесчестно обречь на смерть невиновного.

— Пусть так.

Герцог сел за стол, пододвинул к себе лист пергамента.

— Дай мне тоже. — Встретив недоуменный взгляд сюзерена, Рамон пояснил: — Пергамент и чернила. Раз уж все равно здесь — чтоб два раза не ходить.

Здешний лен включен в список ожидания и обещан — это хорошо. Осталось разобраться с домом. Развязать руки.

— Держи приказ. Ее выпустят ожидать родов под твоей охраной — и под твою ответственность.

— А это тебе.

Герцог пробежал глазами лист.

— Значит, от своих земель отказываешься в пользу брата?

— Да.

Теперь, как бы ни обернулось дело, расплачиваться будет только он. Землю у наследников не отберут — они-то ни при чем. А сам все равно не жилец, и, значит, можно ни на кого не оглядываться.

— Что ж… я подпишу. Похоже, рыцарь выбрал.

Рамон не ответил.

— Как бы то ни было — воздастся ему по делам его.

— Пускай.

— Свободен.

Болеть Эдгар не любил. Говорят, некоторым нравится валяться в постели, пока вокруг суетятся домашние. Но когда каждый день приходится топить печь, носить воду и готовить еду, невзирая на недомогание, как-то быстро становится ясно, что лучше быть здоровым. И ладно бы удавалось обойтись насморком и головной болью, нет же. Болел ученый редко, но уж если такая напасть приключалась, то укладывала в постель не меньше чем на неделю, а то и на две. В прошлый раз вон вообще чудом жив остался. В этот то ли повезло, то ли просто ходили за ним хорошо, но жар спал на третий день, а через неделю ученый почувствовал себя достаточно здоровым для того, чтобы выбраться в дворцовый сад. За время, проведенное в четырех стенах, он успел изрядно соскучиться по небу и солнцу. А вот людей видеть не хотелось, поэтому Эдгар специально выбрал ранний час, когда во дворце бодрствуют только слуги. Впрочем, принцесса тоже была ранней пташкой, но надеяться на встречу казалось глупым. Эдгар и не надеялся. Вот когда снова потребует учителя к себе… За то время, пока он болел, принцесса никого не присылала справиться о его здоровье. Да и в самом деле, возомнил о себе. Невелика птица — но мысль о том почему-то оказалась очень обидной. Эдгар прогнал ее прочь.

Он швырнул наземь подобранную по дороге ветку, резко развернулся и застыл, нос к носу столкнувшись с королем.

— Поднялся, значит, — сказал тот, оборвав приветствие. — Здоров?

— Да, государь. — Правду говоря, совершенно здоровым ученый себя не чувствовал, но это пройдет.

— А раз здоров и голова варит, ответь — кому было нужно это глупое геройство?

— Прошу прощения?

— Что мешало тебе пробежаться у стремени, чтобы не застыть? Или, еще лучше, заставить бежать мою дочь, чтобы впредь знала, куда лезть не стоит?

Эдгар опустил голову. Не то чтобы он ожидал благодарности, но попреки казались вовсе незаслуженными. Разве он не сделал все от него зависящее для того, чтобы довезти принцессу в добром здравии?

— Не подумал? — продолжал король.

— Государь, я делал то, что тогда казалось правильным. Если ты считаешь, будто я в чем-то виноват…

— Виноват. Прежде чем что-то делать, нужно подумать, а вы со стражей поступили наоборот.

— Государь, я думал исключительно о благе твоей дочери.

— Верю. Но благие намерения, если за ними не стоит холодный расчетливый разум, бесполезны. В лучшем случае. А то и вовсе способны принести вред, как и случилось…

— Неужели принцесса… — Да нет, не может быть, он справлялся о ее здоровье. Если верить слугам, девушка даже не чихнула.

— Принцесса… — махнул рукой король. — Принцесса здорова. Дочери я запретил покидать комнату до конца недели, и еще месяц она не выедет за пределы дворца — если того не потребуют дела. Охрана наказана. А ты… Наказать чужого подданного я не могу — впрочем, ты и без того достаточно себя наказал. Но так ничего и не понял. И, похоже, не поймешь. — Король помолчал. — Когда ты сможешь приступить к занятиям…

— Хоть сегодня, — ответил Эдгар.

Похоже, он вправду не понимал чего-то важного. Ну да, он ошибся, все они ошиблись… правда, ученый с трудом мог представить себе принцессу, в мокром платье бегущую у стремени. А что сам замерз — так сам и заболел, какая королю разница? Он правда хотел как лучше, все они хотели как лучше, и слышать попреки… Можно сколько угодно напоминать себе о достойном смирении, но обида все равно застила разум.

— Сегодня — нет. Говорю же, она наказана. На следующей неделе. Ступай.

Весь остаток дня Эдгар пролежал, бездумно глядя в потолок.

Месяц, во время которого принцесса не могла выбираться дальше дворцовой ограды, Эдгар отчаянно проскучал. Оказывается, он привык к прогулкам по окрестностям столицы, долгим разговорам и странным вопросам в самый неподходящий момент. Девушка сделалась задумчива и молчалива, впрочем, в этом ученый ее понимал или думал, что понимал. Кого обрадует столь суровая выволочка совершенно ни за что?

Хуже было то, что девушка, казалось, потеряла интерес и к учебе: мало спрашивала и отвечала невпопад, так что Эдгар порой просто отпускал ее с занятия раньше обычного. По правде говоря, никакой нужды в занятиях давно не было: уже через месяц Эдгар бы с чистой совестью впустил ее в храм на любую службу и был бы уверен, что принцесса не опростоволосится. Так что они давно углубились в материи, женщине совершенно ненужные, перемежая их дискуссиями о нравах, обычаях и этикете. Порой ученый не знал, куда деваться от вопросов ученицы, но сейчас он готов был терпеть их сколько угодно, лишь бы не видеть девушку такой… непохожей на себя обычную.