Принужденная сдерживаться на людях, Аврора ждала ночи, чтобы дать волю отчаянию. Но и здесь ей прихо­дилось быть настороже — не услышал бы Павел. Зная, что за природной веселостью сына скрываются крайняя впечатлительность и нервозность, она таила от него свою боль. Пятнадцатилетний, сильно вытянувшийся сын жался к ней, словно потерявшийся щенок.

Первый раз он столкнулся со смертью человека, привыч­но близкого. Исчезновение Карамзина — навсегда — не укладывалось в голове. Павел очень жалел мать, со страхом глядел в ее изменившееся лицо.

Перекрестив сына на ночь, она старалась побыстрее отослать его и остаться одной. Павел все понимал и для вида подчинялся. Но через некоторое время в длинной ночной рубахе он неслышно пробирался к ней и опускался на ковер рядом с постелью.

Аврора лежала ничком, не сняв черного вдовьего платья, и, зарывшись головой в подушки, кричала в них тонким пронзительным голосом.

Павел запускал пальцы в свои густые темные волосы и с ожесточением тер голову. Время от времени он проводил рукой по дрожащей спине Авроры и, всхлипывая, уговаривал ее:

— Будет, маменька… Что же делать! Не надо так пла­кать, маменька.

* * *

Шестнадцатилетний Павел успешно сдал экзамены в Санкт-Петербургский университет и был зачислен на юридический факультет.

Когда сын отправлялся на лекции, Аврора занимала вре­мя тем, что требовало ее сердце: ездила, как она говорила, — «к Андрею».

Мысль поставить над его могилой церковь — памятник — всецело захватила ее. Есть сведения о ее участии даже в работе над проектом. Все ею было продумано и учтено. Она сама заказывала утварь из золоченого серебра и облачения для духовных лиц. Внутренним оформлением и росписью церкви занимались известные мастера. Из демидовской коллекции православных святынь Аврора перенесла сюда несколько икон большой художественной ценности, да и ма­териальной тоже — в ризах мерцали драгоценные камни.

Эти хлопоты рождали у вдовы чувство близости с тем, кто покинул ее навсегда и все-таки продолжал жить в ее сердце.

Теперь шестнадцатое число каждого месяца стало для Авро­ры днем траура. В отстроенной церкви во имя Божией Матери Всех Скорбящих Радости в этот день служили панихиду по Андрею Карамзину и погибшим вместе с ним сослуживцам.

Церковь быстро стала достопримечательностью большо­го петербургского кладбища — Новодевичьего. В народе ее прозвали «Карамзинской». Привлеченные необыкновенным изяществом строения и наслышанные о печально-трогательной истории возникновения этого храма-памятника, люди приходили сюда, даже когда никого не осталось в живых из тех, кто был причастен к его созданию.

Но в 20-х годах несчастного для России XX столетия на Новодевичьем кладбище раздался взрыв огромной силы. В воздух взметнулось розоватое облако кирпичной пыли и осело на груду обломков того, что минуту назад было Карамзинской церковью. Куча щебня покрыла разбитый саркофаг с останками мужа Авроры.

Потом каменные завалы разобрали. Образовавшуюся от взрыва воронку засыпали землей, и ровное место потихоньку стало затягиваться густой кладбищенской травой.

И все-таки с поступлением Павла в университет застыв­ший в мрачном молчании особняк на Большой Морской оживился. Его двери широко открылись для сокурсников молодого хозяина, и сделано это было в первую очередь по желанию самой Авроры Карловны.

Старый Семен, принимая от бесконечной вереницы посетителей видавшие виды шинели и побитые дождями фуражки, иной раз, не сдержав досады, выговаривал оче­редному гостю:

— Пооботрите, сударь, ноги-то поприлежней. В барские хоромы грязищи уличной нанесете, цельный день греби — не выгребешь. И куда только барыня наша смотрит!

…Волей-неволей оказавшись в кругу сверстников сына, Аврора хотя бы на время избавлялась от груза неизбывной печали. Молодежь спорила, гомонила, пела под гитару песни и романсы. Здесь даже устроили что-то вроде домашнего театра, приглашая на женские роли знакомых барышень.

Кое-кто из студентов из-за трудных денежных обсто­ятельств задерживался у них подолгу. Аврора знала, что сын помогает друзьям и деньгами. Это ее радовало. Всегда внимательная к нему, она благодарила Бога за то, что у Павла добрая, сострадательная душа. Да, он вспыльчив, способен увлечься и быстро охладеть, ему не хватает по­стоянства, основательности. Порой в запале Павел ударялся в бахвальство, демонстрируя друзьям модную обновку из Парижа, сделанное на заказ ружье или дорогие пуговицы на жилете! За такие выходки Аврора жестко отчитывала сына, и он, на которого ни у кого не было управы, кроме матери, глубоко вздыхал и обещал впредь ее не огорчать.

Надолго ли хватало этих обещаний — неизвестно, но все прегрешения сына не могли поколебать уверенности хорошо разбиравшейся в людях матери: Павлу дан характер открытый, веселый, общительный. Это тоже богатство. Он и тут оказался баловнем судьбы.

А как женщина, Аврора не могла не признать за ним и на редкость удачной внешности. Семейные портреты свиде­тельствовали: классически правильными и тонкими чертами лица Павел уродился в нее. Как все Демидовы, он был вы­сок, быстро распростившись с юностью, раздался в плечах, по-мужски заматерел. В нем, брюнете, с глазами темными и, как принято говорить, «с поволокой», ощущалось что-то от итальянского романтического героя — пылкое, нежное.

Один из дальних родственников Демидовых, который жил в особняке на Большой Морской, оставил весьма красноречивый портрет молодого хозяина, чья натура, при всех ее изъянах, несомненно, привлекала исключительным обаянием.

«Сама личность молодого Демидова была из необык­новенных, и в связи с его колоссальным богатством и с его поразительной красотою это был тогда своего рода герой нашего времени.

Красота его была до того поразительна, что приходилось ему слышать возгласы: „Батюшки, какой красавец!“ От этого одного было с чего вскружить себе голову.

И если к этому прибавить его деньги, то одному можно было удивляться: как этот молодой человек мог выдержать эти первые годы молодости, буквально со всех сторон окру­женный и даже опутанный всеми возможными обольщени­ями. Без преувеличения скажу, что не менее десяти в день получал молодой Демидов объяснений в любви и призывов на свидание, и не то что от заинтересованности его деньгами, но исключительно по адресу его личности. И не из того мира, где зов незнакомого на свидание есть обыденное явление, а из света, из большого даже света, из балетного мира и мира французских актрис».

…Павел стремительно мужал и начинал жить взрослой жизнью. Он всегда был и оставался очень откровенным с матерью. Она знала о его первых порывах сердца, любовных приключениях. Ей сделались привычными его восторги по поводу «небесной красоты» какой-нибудь бойкой барышни, имени которой через месяц сын не мог вспомнить. И вот уже он опять являлся домой, воспламененный очередной страстью, и советовался с матерью относительно подарка на именины новой прелестницы. Потом вдруг на него на­ходила меланхолия, и в камин летели все нежные послания, врученные швейцару для передачи «милому Полю».