Любовь щедра. Она прекрасна своими преувеличениями, своей способностью смотреть на жизнь сквозь розовые очки и свято верить в нечаянно выпавший счастливый шанс.

…В царской семье к Александру, второму по старшин­ству сыну, относились с некоторой прохладцей. Его, некра­сивого, неуклюжего, называли в семье Булькой, на что тот привык не обижаться. Он вырос как-то сам по себе: даже образование его было пущено на самотек. Все внимание родителей сосредоточилось на старшем сыне, Николае. Это было вполне объяснимо: именно ему предстояло сме­нить на троне отца и стать следующим царем Российского государства.

Мать-императрица особенно благоволила к Николаю. Он был похож на нее и внешне, и характером: тонкий, де­ликатный, с каким-то по-особенному изящным внутренним миром.

Высший свет, всегда умевший держать нос по ветру, уловил эти семейные предпочтения. Николай, во всеобщем мнении, был существом почти идеальным, а про его брата говорили: неодарен, неучен, неловок и вдобавок плохо воспитан.

Понятно, что Александр знал об этих разговорах. Воз­можно, даже в глубине души был ими и задет. Но его сло­жившаяся и мало кому известная натура твердо держалась своих правил. Он терпеть не мог светских, поверхностных, ни к чему, в сущности, не обязывающих отношений. Пред­почитал проводить время не в бальной суете, а с теми, к кому его искренне влекло, кому он доверял, кто пришелся, как говорится, по душе. Забегая вперед, можно сказать, что друзьям детства и юности он не изменял до конца жизни. Среди них был и Сергей Шереметев, с которым он когда- то играл в солдатики и делился первыми мальчишескими тайнами.

Никакие иные доводы, кроме «сродства душ», не прини­мались Александром в расчет, если говорить о его душевных привязанностях. У него в «подружках», например, состояла небезызвестная Вера Федоровна Вяземская, к тому времени дама семидесяти пяти лет, в добрых приятельницах ходившая еще у Пушкина и отдавшая в молодости щедрую дань своему неугомонному сердцу. Вот с ней-то Александр, которого никакими калачами не удавалось заманить на придворные вечера, мог беседовать долгими часами. Прямая до резкости старуха, с ее живой и блестящей речью, метким словцом, обращалась с Александром без лишних церемоний и даже, как вспоминали, «на правах старости позволяла грозить ему иногда своею тростью».

Эти их посиделки царский сын не променял бы ни на какие свидания с великосветскими соблазнительницами. Он вообще принадлежал к той, весьма малочисленной, части мужчин, для которых всякое сближение с женщиной непременно должно становиться итогом искреннего, силь­ного, проверенного чувства.

Конечно, как всякий молодой человек, Александр не был равнодушен к женской красоте. Однако он быстро сообра­зил: за ним ухаживают, с ним интересничают не из-за его собственных достоинств, а вследствие исключительности положения. С этим невозможно было смириться, поэтому великий князь предпочитал одиночество.

Что и говорить, в любом возрасте такая ноша не из легких, а в молодости особенно. Мари скинула с плеч Александра этот груз. Мир заискрился, стало легче ды­шать, нелюдимый увалень с тяжелой походкой совершенно переменился.

Отнюдь не сентиментальный, царевич теперь строчил Мари прочувствованные записочки и называл ее «милой дусенькой». В архивах до сих пор хранятся подарки, которые она посылала Александру: рисунок девушки с венком на голове, возможно, автопортрет; засушенный цветок, сорван­ный во время совместной прогулки. Получив его, Александр прикрепил к стебельку бумажный квадратик с надписью: «От М.Э. в Павловском на Английской дороге».

…Уверенность в силе своей любви к «милой дусеньке» заставляла Александра думать о будущем.

Какое счастье, что не он, а брат — наследник престола! Стало быть, именно Николаю найдут жену где-нибудь в Германии или северных странах. «Я только одного и желал бы, чтобы брат мой был женат скорей и имел сына, тогда только, говорил я себе, я буду спокоен», — позже вспоминал Александр.

Оставаясь на вторых ролях, он получил для себя главное: возможность выбрать жену по сердцу. Конечно, положение великого князя предполагало брак с высокородной, королев­ской крови девушкой, но в августейшем семействе уже были случаи, когда женились отнюдь не на принцессах. Эта мысль казалась Александру залогом будущего счастья с Мари.

Наступала весна 1865 года. Петербург еще стыл от порывов холодного влажного ветра, на Неве еще плыли обломки льдин, а эти двое пребывали в райских кущах, для них пели ангелы, и все вокруг было залито нездешним, животворящим светом.

Александр был полон уверенности: вот все и свершилось, Бог послал ему друга жизни, будущую жену и мать его детей. Он не хотел ничего ждать и уверял Мари, что никакая сила не сможет их разлучить.

Не властны мы в самих себе

И, в молодые наши леты,

Даем поспешные обеты,

Смешные, может быть, всевидящей судьбе.

* * *

Летом Александр II с женой посетил Финляндию. Пред­варительно просмотрев программу визита, царь внес туда небольшое изменение: поездку в имение самой известной в этих краях дамы — Демидовой-Карамзиной.

В Трескенде гости пожелали осмотреть парк вокруг довольно скромного дома и гордость хозяйки — цветники, равных которым не было во всей Финляндии.

Аврора Карловна с царем шла впереди, за ними шество­вали государыня Мария Александровна с фрейлинами, свита и брат хозяйки, который давал гостям пояснения.

Едва не наступая на подол светлого кружевного платья Авроры, трусил любимый пес Александра II, черный сеттер Милорд.

Оглянувшись на него, царь пошутил:

— Это самый лучший сторож на свете, Аврора Кар­ловна. Не обольщайтесь его мирным видом. Просто он понимает, что рядом с вами я могу опасаться только за свое сердце.

— Это правда, что вы с ним неразлучны? — перевела Карамзина разговор на другое.

— Да, я беру его во все свои поездки: так нам спокойнее друг за друга. Знаете, какое развлечение придумал этот шельмец? В моем кабинете он всегда лежит на ковре у стола с правой стороны. Для меня до сих пор загадка, каким образом он обнаружил кнопку, с помощью которой, наступив на нее, я могу вызвать по экстренной важности охрану. Так вот, сижу я спокойно за столом, просматриваю бумаги, как вдруг дверь распахивается и вбегает охрана. «В чем дело?»— спрашиваю. «По вашему приказанию…» — «Какому приказанию?» — «Как же! Сирена сработала». В первый раз решили, что произошло недоразумение. А потом такие вещи начали повторяться регулярно. Я набрался терпения и все же пой­мал Милорда с поличным. Это он так развлекался, ударяя лапой по кнопке.

Словно поняв, что речь идет о нем, пес негромко гавкнул.

— Видите, недоволен, что я слишком удалился от сопро­вождения… Спокойно, Милорд, спокойно, — сказал импе­ратор, затем снял фуражку и провел рукой по волосам. — Теперь мне понятно, дорогая Аврора Карловна, почему я так редко вижу вас в Петербурге. Вы правы, разве можно покинуть такой рай! — И, показывая на клумбы и перголы с вьющимися в полном цвету розами, добавил: — Эх, несносная наша доля! Признаться, будь я свободен, то и сам бы удрал сюда к вам, нанялся бы садовником, а вы за это предоставили бы мне где-нибудь в укромном местечке шалаш да самое скромное пропитание. Ну как, подходит вам мое предложение?