и не броская сюртучная пара из серой шерстяной ткани заявляет и о солидности, и скромности. Напротив, шёлковый жилет, подпёртый животиком столичного светила и украшенный толстой часовой цепью из червонного золота, куда больше свидетельствует о притязательности владельца.

Позволив насмотреться на корешки множественных научных фолиантов, некоторых – весьма редких, Яков Оттонович извлёк из папки и протянул несколько плотных тёмных пластинок.

- Как вы думаете, Порфирий Фомич, что это за картинки?

Учёный с недоумением рассмотрел фотографические изображения.

- Светлые абрисы листьев на тёмном фоне. Нечто подобное приходилось видеть на угольных отпечатках листвы допотопного периода. Однако же я не ботаник… Но это – обыкновенная берёза?

- Вы изумительно проницательны, коллега, - с самым серьёзным видом согласился энтузиаст. - Действительно, перед вами фото берёзового листка, свежесорванного и запечатлённого в свете природного электричества. Вот – рябина, дуб. Готовы к продолжению?

- Вы утверждаете, что запечатлели на фотоэмульсии жизненные флюиды листьев?

В светлых ироничных глазах пана Иодко промелькнула грусть.

- Угодно ли вам, Порфирий Фомич, до времени воздержаться от упоминаний о флюидах и прочих размытых терминах из теории о невесомой разумной жидкости. Ограничимся тем, что видно нам с ясностью собственными глазами и научными приборами.

- Извольте, - с сомнением протянул профессор, явно неудовлетворённый вульгарно-материалистической направленностью рассуждений пана Иодко.

- Тогда следующее фото.

Вместо непритязательного предмета растительного мира чёрная фотокарточка содержала явный и чёткий контур человеческой руки.

- Это моя левая кисть. Сравните с изображением руки парализованного господина, навещавшего Над-Нёман осенью. Бледное, искорки вокруг пальцев едва очерчены. Стало быть, животное электричество больного тела ослаблено.

- Конгениально, коллега! Совершенный прорыв в диагностике заболеваний.

- Рад вашей лестной оценке, но сразу осмелюсь на пару возражений. Во-первых, сии снимки могу выслать в Санкт-Петербургский институт экспериментальной медицины. Вы же приехали считать зерно в моём амбаре, не так ли? Во-вторых, при изрядной значимости диагностики, она не облегчит страдания пациента. Поэтому цель иная – восстановить потенциал в мельчайших ячейках тела и тем самым излечить недуг.

Профессор вскинул бороду, наставив её в сторону собеседника.

- Что же послужит амбаром?

- Сперва предлагаю отобедать с нами. Органоны питаются не только электричеством, но, извините за примитивный подход, и обыкновенным мясом.

За столом собралось семейство Наркевича-Иодко – сыновья Томаш, Конрад, Адам и Генрик. Странное впечатление произвела жена Якова Оттоновича. Петербургский гость, славный бурной и совсем не типической для учёных мужей молодостью, считавший, что знает о женщинах всё, увидел вдруг совершенно иной образчик противоположного пола. Её никак не восхитило звёздное сияние, как будто бы окружавшее приезжее светило. При попытке хоть что-то разглядеть в её глазах, учёный наткнулся на стену. Провинциальная панна Елена со строгим католическим воспитанием непонятна ему больше, чем башкирская служанка, поднёсшая кружку с кумысом. Хозяин, напротив, общается с придворными своего маленького царства свободно и непринуждённо. Ни разу не повысил голос, никому не выговорил, при сём несомненно пользуется непререкаемым авторитетом, что удивительно для конца вольнодумного XIX века с крушением устоев и традиций.

- А теперь – прошу в моё святая святых, сударь, - хозяин промокнул губы салфеткой.

При спуске в подвал Порфирий Фомич снова вспомнил глупую шутку про гомункулуса и почувствовал лёгкий холодок между лопатками. Усадебному дому меньше ста лет, но загадочные подземелья наводят невольные мысли о средневековых таинствах, мрачных опытах алхимиков.

- Опытовая фотографическая съёмка требует темноты, посему одну из лабораторий я поместил внизу, - пояснил хозяин. – Но и там предпочитаю работать ночью, дабы не беспокоить домашних.

Действительно, черепов-скелетов, сушёных летучих мышей, веников с травами и древних фолиантов, непременных атрибутов рукотворной чертовщины, там не нашлось. Более того, в наднёманском захолустье, в десятках вёрст от ближайших очагов цивилизации, загорелось электрическое освещение! А на столах – приборы. Гальванометры, две катушки Румкорфа, лейденские банки, телефонические аппараты и множество других снастей, перевитых проводниками, о назначении которых гость мог только догадываться.

- Увы, в зимнее время речки замерзли. Весной заработает электрическая машина, соединённая с мельничным колесом. Пока что ток для лампочек поступает из гальванических батарей. Их надолго не хватит, и у ламп невелик жизненный срок.

- Не надёжнее ли обычные свечи?

- Не спорю, сударь. Но за электричеством будущее. Не могу работать над его приближением, таская за собой канделябр. Теперь извольте ступить на эту подставку.

Профессор забрался на каменный постамент с подстилкой из странного вещества, напоминающего гуттаперчу. В левую руку он получил стеклянную трубку, провод от которой протянулся к столу и затерялся в глубине электрических переплетений.

- Прошу внимания и немного терпения, коллега. Для получения снимка в результате процедуры, именуемой мной «электрография», я повышу разность потенциалов в атмосферическом поле до десяти тысяч вольт.

Профессор невольно вздрогнул, услышав страшную цифру, словно разряд уже ударил в его тело.

- … Посему прошу во время съёмки соблюдать осторожность, слушаться моих указаний и на промилуй Бог ни к чему более не прикасаться. Вдобавок во избежание засветки эмульсии я не надолго выключу свет.

А если он сам в темноте наткнётся на голые проводники и погибнет? Я буду торчать соляным столбом в электрическом поле в десять киловольт, пока не разрядятся батареи? Кой чёрт меня дернул поддаться уговорам коллег и согласиться на сей безумный вояж…

Иодко тем временем выключил свет, положив конец колебаниям профессора – раньше надо было отказываться. Тревожные мысли никуда не исчезли. Испытуемый почувствовал, что провинциальный безумец взял его правую руку и положил её на холодную гладкую поверхность.