качества: прообраз современного издательства представлял собой группу переписчиков, от чьей способности сосредоточиваться, дисциплины, ответственности и степени загруженности зависело количество изменений и ошибок, которые будут содержаться в тех списках, что окажутся в обращении. Ради экономии времени кто-то из них диктовал, а остальные записывали. Поэтому на римский рынок выпускались сотни списков одновременно. Находясь в изгнании, Овидий утешался мыслью о том, что он самый читаемый автор Рима, потому что списки его произведений добирались до самых далеких уголков империи.

Альфонсо Рейес в «Книгах и книготорговцах античности» (своего рода резюме труда «Мир книг в классической древности» Г. Л. Пиннера, опубликованного уже после смерти автора) говорит о «книжных коммерсантах», имея в виду первых издателей, распространителей и книготорговцев вроде Аттика, друга Цицерона, который занимался всеми аспектами книжного дела. Первые греческие и римские книжные представляли собой, по-видимому, либо передвижные лотки и навесы, где продавались или выдавались на время книги, либо лавки при заведениях переписчиков. «В Риме книжные лавки были известны по меньшей мере со времен Цицерона и Катулла, – пишет Рейес. – Они находились в лучших торговых районах и служили местом встречи эрудитов и библиофилов». В числе множества предпринимателей, державших лавки поблизости от Форума и в других районах Рима, были братья Созии – издатели Горация, Секунд – один из издателей Марциала – и Атрект. У дверей лежали списки, рекламировавшие новинки. И за скромную плату можно было ознакомиться с самыми ценными томами. То же происходило в крупных городах империи, таких как Реймс и Лион, чьи великолепные книжные лавки поразили Плиния Младшего, когда он удостоверился в том, что в них продавались в том числе и его произведения.

Для того чтобы римские богачи могли хвастать своими библиотеками, получили распространение не только купля-продажа ценных экземпляров, но и приобретение книг на вес, дабы поразить окружающих внешними атрибутами культурности. Частные собрания, зачастую собиравшиеся библиофилами, пополнялись непосредственно из книжных лавок и служили образцом для собраний общественных, то есть для библиотек, которые возникли отнюдь не при демократии, а при тирании: основание первых из них приписывается Поликрату, тирану Самоса, и афинскому тирану Писистрату. Библиотека – это власть: благодаря добыче, полученной во время кампании в Далмации, полководец Азиний Поллион основал в 39 году до н. э. Римскую библиотеку. В ней впервые были представлены как греческие, так и римские произведения. Четыре столетия спустя, на закате империи, в столице было двадцать восемь библиотек. Как и от Пергамской и Палатинской библиотек, от них остались лишь руины.

Александрийская библиотека, по-видимому, создавалась по образцу частной библиотеки Аристотеля – возможно, первой в истории библиотеки, в которой появилась некая классификация. Поэтому диалог между частными и общественными собраниями, между Книжной лавкой и Библиотекой так же стар, как и сама цивилизация, но чаша весов Истории всегда склоняется в пользу второй – не к легковесности Книжной лавки, а к тяжеловесной Библиотеке. Легкость настоящего противостоит тяжести традиции. Нет ничего более далекого от понятия книжной лавки, чем понятие наследия. В то время как Библиотекарь накапливает, собирает, в лучшем случае на время одалживает товар, который перестает им быть или ценность которого застывает, Книготорговец приобретает, чтобы избавиться от приобретенного, покупает и продает, пускает в оборот. Его стихия – движение и оборот. Библиотека всегда находится на шаг позади: она укоренена в прошлом. Книжная лавка, напротив, привязана к настоящему, живет им, подпитывается присущей ему тягой к переменам. Если История обеспечивает преемственность Библиотеки, Будущее постоянно угрожает существованию Книжной лавки. Библиотека основательна, монументальна, она привязана к власти, к городским властям, к государствам и их армиям: так, Питер Берк в своей «Социальной истории знания» пишет о полутора тысячах рукописей, вывезенных армией Наполеона из австрийских Нидерландов, и еще полутора тысячах из Италии, «в основном из Болоньи и Ватикана», чтобы удовлетворить запросы французских библиотек. Книжная лавка, напротив, текуча, временна, она существует столько же, сколько длится ее способность поддерживать с минимальными изменениями определенную идею. Библиотека – это устойчивость. Книжная лавка распространяет, Библиотека – хранит.

Книжная лавка – это постоянный кризис, подчиненный конфликту между новинками и остатками тиражей, и именно поэтому она находится в центре споров о культурных канонах. Великие римские авторы осознавали, что их влияние зависело от доступа публики к их творениям. Гомер представляет столетия, предшествовавшие становлению книжного дела, его центральное место в западном каноне прямо связано с тем, что его произведения сохранились лучше всего. Иными словами, его больше всех переписывали. Больше всех распространяли, продавали, дарили, крали, покупали коллекционеры, обычные читатели, книготорговцы, библиофилы, управляющие библиотеками. От папирусных и пергаментных свитков и от кодексов из греческих и римских книжных лавок, от всего текстового капитала, который был пущен в обращение, а затем на время заточен в частных и общественных пространствах и по большей части уничтожен в бесчисленных войнах, пожарах и переездах, зависит наше представление о культурной традиции, наш список авторитетных авторов и названий. Местонахождение книжной лавки играет ключевую роль в структурировании этих канонов: некогда Афины и Рим служили мыслимыми центрами доступных миров. На этой их утраченной и недостижимой столичности зиждется вся последующуая культура.

После падения Римской империи торговля книгами сократилась. Средневековые монастыри взяли на себя задачу распространения письменной культуры посредством переписывания, пока изобретенная в Китае бумага совершала свой долгий путь в Европу. Пергамент был так дорог, что многие тексты стирали, чтобы на их месте записать новые: мало какие метафоры культурных путей могут сравниться по выразительности с метафорой палимпсеста. В Средние века некоторые книги насчитывали порядка ста рукописных копий, их могли читать тысячи людей, а слушать – намного больше, так как изустная передача вновь стала более значимой, чем индивидуальное чтение. Все это не означает, что книготорговля прекратилась, ведь потребность в чтении испытывали не только духовенство и знать. После того как в XI–XIII веках были основаны старейшие европейские университеты (в Болонье, Оксфорде, Париже, Кембридже, Саламанке, Неаполе), в книгах нуждалось все большее число студентов. Как писал Альберто Мангель в «Истории чтения»:

Приблизительно с конца XII века книги уже рассматривались как товар, и в Европе стоимость книг настолько возросла, что ростовщики стали принимать их в качестве залога; упоминания о таких сделках встречаются во многих средневековых книгах, особенно в тех, что принадлежали студентам[16].

Выдача книг за деньги была привычным явлением до расцвета ксерокопирования в середине прошлого века. Копировальные центры вокруг Национальной библиотеки Греции и соседней с ней Афинской академии