или тех, кто готов им стать. Беглые рабы, рыбаки в Низовье, в сезон нашествия пауков. Когда в тебя отложили яйца, ты готов на все, только бы умереть до того, как кладка вылупится.

В сезон дождей клиентов ему приносит прямо к порогу, вода течёт вниз по улице Авида, мимо табачной лавки, мимо сапожника, мимо борделя Дядюшки Тома Маккави по сточной канаве в его закуток.

Доктор человек одержимый и тщеславный, но слабый. Он хочет расправить плечи, но боится поднять глаза. Во сне доктор часто видит яблони. Он то сажает их, то безжалостно вырубает. Его преследует листопад — синие слезы, когда мать Маат плачет и насылает ветра, срывать листву с яблонь. Доктор не помнит историю, кто и когда привёз в Дерентию яблони, кто посадил, откуда взялась традиция Яблочного дана. Шумный праздник конца второго даннур эннувин. Ярмарка, песни на закате. В его снах все всегда заканчивается одинаково, он тащит сырые ветки и бросает в костер. Пламя поднимается высоко, разгоняя темноту. Вокруг него белая земля и белые стволы деревьев. Он смотрит на свои руки в перчатках, на свой серебристый комбинезон. У костра сидят люди. Они смотрят на него, они ждут чего-то. Доктор видит корабль, всем правым боком он утопает в белом, мелком песке. Видит тень над головой и стену воды. Стена живая. По ту сторону мечется что-то, огромное, резкое, как вспышка света, оно хочет прорвать стену, оно кричит и по воде идет рябь. Люди у костра зажимают уши руками. Огонь резко гаснет, как если задуть свечу.

Память говорит Каттери, что он тот самый. Тот, кто ей нужен.

Солнце растворяется в молоке за окном комнаты, вокруг дома сгущаются алые сумерки. Уже нельзя рассмотреть пристань, только горящие столбы. Ветер усиливается и все чаще доносится с воды крик птицы-рыбы. Доктор сменяет грязный костюм на чистый, смотрит на себя в зеркало и морщится.

В соседней комнате Преподобный все ещё молится об освобождении сущности из оков плоти. Каттери видит как старик встаёт с колен, разгибает спину, тяжело дышит, справляясь с болью и нащупывает трость у стены.

Гудит колокол в часовне, а внизу звенит колокольчик тётушки Ринайи, у неё в этом доме своё время и оно пришло — время ужина.

Преподобный и доктор почти одновременно покидают комнаты и спускаются по широкой лестнице в гостиную.

Ужин

Через массивные, деревянные двери Терранс входит в гостиную и под потолком вспыхивают сцеры. В голубоватом свете рубашка авара выглядит ослепительно белой, смуглая кожа кажется темнее и отчётливые проступают круги под глазами.

Видно, что он почти не спит.

Широким шагом авар пересекает комнату, подходит к окну и раздвигает тяжёлые гардины.

Окно высокое, полукруглое, в обрамлении широкой деревянной рамы. Дерево красное, тёплое. По бокам створки украшены причудливым узором, узор словно светится изнутри.

За окном туманная мгла подбирается к ограждению сада. Белеют в темноте гипсовые клумбы с фиолетовыми ирисами, красно-коричневые кроны клёнов выстроились в ряд. Этот сад принадлежит его матери, и Терранс часто задумывается, как он растёт на каменистом, пористом склоне, откуда корни берут воду, если от воды их отделяет скала, а вокруг сплошной красный песок, где растёт одна соллока. Надо уходить дальше, глубже, и только там, за каменоломней, начинается чернозём и лес. Тот, самый лес, где нашли Каттери…

Двери за его спиной открываются, в гостиную входит сначала неуверенный доктор, в мятом, сером костюме. Он все время отводит глаза, будто стыдливый послушник, взгляд его бегает из угла в угол и ни на чем не останавливается надолго. Следом за ним входит Преподобный, который сменил чёрную, потертую аюбу, на белую хламиду с капюшоном, во всем его виде величественность и гордость, но щеки запали от многочасовых бдений, и рука слишком сильно стискивает набалдашник трости.

— Белый, значит, — Терранс дёргает правой щекой. — А как же мессия, Преподобный? Я думал, вы верите.

В голосе его проскакивает искра иронии. Он и сам бы не прочь во что-то верить, но уже знает и знание это убивает веру. Он знает, что должен сделать.

— Я уважаю вас достаточно, авар лен Валлин, чтобы не давать вам ложных надежд. Если ваша дочь отмечена печатью Изначальных, то мы это узнаем и полагаю, скоро. По легенде, избранный умрёт на четырнадцатый дан, а в даннэм, в предлунный час равновесия, сущность его вернётся обратно.

Терранс продолжает внимательно рассматривать туман за окном.

— Доктор? — обращается Преподобный к растерянному наба Гаару. Тот замер у стола и в упор смотрит на красно-синюю скатерть, по краю её синий орнамент, по центру алый, как языки пламени, раздвоенный язык аррана, символа старой Империи. На столе уже лежат приборы и стоит графин с водой.

Доктор поднимает взгляд на Преподобного, будто видит его в первый раз.

Огонь вызывает у доктора тошнотворные воспоминания о войне. Знамя, оставшееся на поле боя, загораясь, высвобождало газ. Доктор видел страшную смерть, как вытекали глаза, съёживалась кожа…

— Простите, — шепчет доктор и выбегает из гостиной.

— Простите, авар, — говорит Преподобный. — Полагаю, у нашего доктора не прошла морская болезнь.

В комнату входит Руперт и спрашивает:

— Уже можно подавать, авар-лен?

— Да, Руперт, но ограничьтесь супом и салатом, полагаю, мы сегодня постимся. Преподобный?

— Это вовсе не обязательно. Ваш стол никак не влияет на ситуацию.

— Ценю я этот ваш… широкий взгляд на вещи, — и Терранс снова обращается к Руперту: — Тогда, ещё красного мяса и вина, белого.

Руперт послушно кивает.

— И проверьте, как там доктор, не нужна ли ему помощь.

— Нет, нет, не-не в-в-волнуйтесь, я в-в-в порядке, — говорит доктор, возвращаясь в гостиную.

Руперт разворачивается и исчезает.

— У в-в-вас есть е-ещё дети, авар? — спрашивает доктор, падая на стул.

Брови Преподобного поднимаются на смуглый, складчатый лоб.

— Нет, — мягко отвечает авар. Он кажется уже смирился со странностью доктора и теперь находит её даже забавной. — Полагаю, вы видели Джосинайю, чёрную, кудрявую, это дочь моей домоправительницы.

— В Дерентии р-редко в-в-стретишь здоровых детей, ав-вар. Вы з-з-знаете, почему?

Доктор выпрямляется и смотрит на Терранса. Авар оборачивается и встречает его взгляд. В докторе клокочет еле сдерживаемое возмущение, граничащее со смелостью.

— Полагаю, это риторический вопрос, доктор, увы, накормить всех детей в Дерентии я не в силах.

Терранс отходит от окна и садится за стол, но не на своё место, во главе, а прямо напротив доктора.

Доктор качает головой.

— Вода, — не унимается он. — С-с-система очистки от-т-т-казала ещё при императоре Дарв-вине из дома Чо-чодари. И знаете ли вы, что до того,