Келли мало что смыслила в науке синоптиков, но опасность она умела распознать. По спине бежали мурашки, волосы вставали дыбом, что-то зудело, навязчиво, как мошкара, из-за чего она постоянно трясла головой и стискивала зубы. Напряжение росло, тело сжималось, как пружина, ее постоянно мучила жажда. Келли вряд ли смогла бы понять, что с ней происходит, увидеть тоненькие нити паутины, в которую угодил её разум. Чужие мысли, как вода просачивались в её сознание, но она принимала их за свои.

Разве не её обязанностью было защитить Каттери? Разве это не она виновата, что так случилось? Теперь она должна все исправить. Освободить Кату из плена оболочки, спасти ее душу, смыть свой позор. В этом ее высокая миссия.

Миссия, думает Каттери, да она и слово то такого не выговорит. Келли суеверна и примитивна, но мысли о великих свершениях и подвигах не входят в список дарованного ей Творцом. В ней нет ни капли тщеславия. Но одного Каттери не учла: то самое отречение, что заставляет семью Аринэ много сотен лет терпеть угнетение и доказывать свою преданность людям. А еще чувство вины.

Келли двигается очень тихо, дверь в комнату Каттери открывается и она проскальзывает внутрь, долго стоит, стараясь дышать ровнее. Сердце частит, она прикладывает руку к груди и облизывает пересохшие губы. Перед глазами цветные пятна, голова кружится, но отступать некуда, на ватных ногах Келли подходит к кровати. Ката такая маленькая и хрупкая. Белое лицо, запавшие щеки, испарина на лбу. Слепые глаза завязали алой лентой, запястья примотали к кровати, чтобы она не навредила себе в горячем припадке.

Келли вдруг понимает, что даже не думала, что будет делать, но руки уже сами тянутся к подушке. Тянутся и трясутся. От неожиданной боли сводит запястья. Келли моргает и смотрит на свои руки, словно они чужие, потом переводит взгляд на маленькую девочку в постели и вспоминает, что Каттери говорила о потоках энергии, о людях, о Творце.

Что она сказала бы сейчас? Хотела бы она вот так…

Освободиться, звучит внутренний голос в голове Келли.

Ты освободишь её сущность из клетки.

Келли смотрит, как медленно опускаются ее руки, как подушка закрывает лицо Каттери. Всем весом она наваливается сверху. Пытается и не может заставить себя убрать руки. Хочет закричать и не может. Не может двигаться, дышать. Только сердце стучит, как бешеное. Келли сопротивляется, но тело больше ей не принадлежит. Всем своим немалым весом она давит на подушку. Совсем скоро Каттери нечем будет дышать и тогда… По телу проходит волна дрожи. Келли мысленно кричит, но во вне не прорывается ни звука. Тело Каттери начинает дёргаться. Келли мысленно воет и бьётся, будто хочет пробить насквозь кирпичную кладку, но руки все ещё давят на подушку.

Думай, Келли, думай, что ты можешь сделать!

И тогда Келли заставляет себя расслабиться.

Там, где ты больше не властен над собой, доверься инстинктам. Тело само знает, что ему делать. И тело Келлианы Аринэ начинает мерцать в темноте и раскаляться, как угли в очаге, а ткань, по краям наволочки, тлеть и дымиться.

Терранс лен Валлин

Терранс лен Валлин сидит в своем кабинете. Перед ним мерцает голубой экран Сети. По ту сторону, словно призрак, еле просматривается контур фигуры. Ему не надо видеть мать, чтобы угадать выражение на ее лице. Оно всегда одинаковое: равнодушное, застывшее, только глаза блестят, наполненные влагой, будто сейчас заплачет. Мало кто выносит этот прозрачный, стеклянный взгляд.

Ванесса лен Валлин избегает солнца, оно беспощадно к плоти. Не снимает перчаток, заматывает волосы, открывая высокий лоб. Температура её тела всегда на грани, пульс еле слышен. Печати ошейником окольцовывают горло, стягивают запястья, на груди, на серебряной цепочке висят длинные, костяные четырехгранники — ключи. Длинная, в пол, аюба, укрывает худую, почти невесомую фигуру от чужих глаз. У этого тела давно вышел срок годности, и она тратит непростительно много сил для поддержания в нем искры жизни. Непростительно много для человека.

Терранс не помнит ее другой. Как не помнит и времени, когда он ее не ненавидел. Ненависть в нем горела ровно и неутомимо, как огонь в факелах на пристани, ее не смог бы затушить ни один ветер, ни одна буря. Если бы кто-то спросил его, откуда взялась его ненависть, он бы не ответил. Он будто с ней родился.

Ванесса лен Валлин, его мать, мэтресс Ордена хранителей, женщина, чей возраст мало кто взялся бы угадать, стоит у окна, повернувшись к нему спиной. Она что-то говорит, но он не слушает, он думает. Обмануть ее, как он знал, сложно, но он должен хотя бы попытаться выиграть немного времени.

— Синоптики прогнозирует ухудшение погоды, Терранс, — говорит мать, но не оборачивается. Он моргает и пытается заставить себя сосредоточиться на разговоре. Погода?

Он кладет руки в перчатках на стол и сжимает кулаки.

— У меня все хорошо со зрением, достаточно выглянуть в окно, — отвечает Терранс. — Может, скажешь мне что-то, чего я не знаю? Например, когда прибудут хароны? И почему тебя здесь нет, твоя внучка умирает.

Его начинает раздражать, что она стоит к нему спиной.

— Мы оба знали, что этот день придет. И если бы ты не был так упрям…

— Оставь свои лекции для университета. Мы оба знаем, что ты можешь ее спасти, но не хочешь. Просто признай это.

— Терранс, я всегда заботилась о твоем будущем, — мэтресс давит на его слабое место. — Я сделаю все для того, чтобы оно сбылось, если конечно ты сам не будешь мне мешать. Разве Елена Харат не предсказала тебе трон Дерента? Пророчество Дома Харат никогда не ошибается.

Терранс чувствует, как внутри поднимается волна гнева. Он не говорил матери о пророчестве, так откуда она узнала? Может она сама это и подстроила? Теперь ему кажется, что все это просто манипуляция, и он попался на ее удочку, как глупец! А может все еще проще, она заставила Елену Харат сказать Императору о видении, чтобы этот суеверный дурак решил избавиться от него и тем самым пошел против Ордена. Так его мать хочет заставить магистрат Ордена, который всегда против открытого вмешательство в политику, разрешить ей сменить Императора.

Со стороны власть мэтресс кажется единоличной, но Терранс знал, как крутятся шестеренки в этом механизме. И что для нее тоже существуют ограничения.

Мэтресс все еще стоит к нему спиной. И тут он вдруг понимает, что не так. Картинка не меняется. Он отталкивается от стола, встает из кресла и