Доктор кашляет и прикладывает салфетку к губам.

— Вот поэтому вы сейчас здесь, доктор Гаару, — говорит Терранс. — Вы понимаете что нас ждёт? Вы к этому готовы? Орден не отступит, они будут преследовать нас, они пойдут на всё, чтобы сохранить свои тайны!

Доктор бросает салфетку на стол и щурится, его перестаёт бить дрожь, он кладёт руки перед собой и смотрит на них.

— Мне те-те-рять нечего, — отвечает доктор. — Если есть хоть ма-ма-лейший шанс узнать… Я г-г-готов.

— А вы что скажете, Преподобный?

— Моя вера крепка, авар, — твёрдо говорит старик. — Если это испытание, возможно, моё последнее испытание, то я готов. Думаю, ради этого вера и пришла ко мне.

Уже когда они расходятся, каждый в свою комнату, Преподобный, стоя на ступеньках лестницы, кладёт руку на плечо авара и спрашивает:

— Вы знали, что ваша дочь особенная?

Лицо авара каменеет, взгляд становится отстранённым.

— Таких, как моя дочь, Преподобный, рождается ни один десяток в год, но Орден всегда решает эту проблему. Для этого у них есть хароны. Неупокоенные окойо придуманы не зря. Хароны не провожают души мёртвых на тот свет, они изгоняют изначальную память, когда та проявляет себя. Наше время на исходе, Преподобный, скоро они придут за моей дочерью, придут за ее памятью. И за нами тоже.

Келлиана

Келлиана трёт пол на кухне, а тётушка Рина ходит туда-сюда и бормочет:

— Дурья твоя башка! Пойдёшь у меня, потом котлы чистить! Высечь бы тебя по-хорошему, чтобы неповадно было уши греть! Вот ещё чего удумала! Да ты хоть представляешь, что авар с тобой сделал, если бы поймал? Дурья твоя башка!

Шея ещё болит, уши горят. Руперт так тряс ее, что казалось, голова вот-вот отвалится, потом тащил по коридору и рычал. Он был так зол, что Келли и правда испугалась: высечь, да пусть высечет, но ведь может и в ночь выгнать, а там эти страшные, голодные птицы-рыбы, да еще туман, как назло, все гуще. Но сейчас, ползая по полу в кухне, Келли думает не о себе, а о Каттери. Она трёт пол и все прокручивает в голове слова Преподобного:

«Вы осознаете, что обрекаете её на мучения? Сущность не сможет уйти под сень Единого Древа, и Каттери не познать милости Творца. Вы хотите превратить её оболочку в каменный мешок?»

Она так силится понять, что аж морщины на лбу пролегли. Как же так может быть, думает она, чтобы он так поступил со своей дочерью? Вот её отец никогда бы так… Как бы он не злился на неё, но тропа под Сень Древа священна! Как же авар не понимает? Ведь Творец не примет душу Каттери, не пустит её сущность в круг единения. Она навсегда будет проклята! Будет неприкаянно блуждать по миру живых!

Келли бросает тряпку и тяжело дышит.

Тётушка Ринайя топает тяжёлыми башмаками по каменному полу, перемещаясь между столами. Тягает котлы и мешки с раппой, будто и не знает об усталости.

Под низким потолком висят медные черпаки и сковороды. Над печкой сушатся пряные травы на верёвке.

В кухне пахнет чесноком и раскалённым маслом, ещё Келли чувствует резкий запах моющего средства. Кожа на ладонях сморщилась от воды.

— Устала, дурья твоя башка? — спрашивает тётушка, голос её теплеет. Она вытирает руки о передник и ставит на стол миску. — Иди, вот, поешь, я тебе оставила. Хоть ты и не заслужила!

Келли выпрямляется, тянется, чувствуя, как болят мышцы, будто палками били и радуется, что не били. Садится за стол, подтягивает ноги под себя, так, как это делала Каттери, и вдруг понимает, что должна её защитить. Она вдруг очень ясно видит, как ей смыть свой позор. Она подтаскивает к себе деревянную миску, морщится от запаха варёной капусты и смотрит на потрескавшийся край посуды.

А вот авар ест исключительно из фарфоровых тарелок, все столовые приборы серебряные, а бокалы должны скрипеть от чистоты. Джосинайя только и делает, что трёт их полотенцем.

— Чего морду кривишь? — раздаётся над ухом голос тётушки. — Думала, мясо тебе достанется? Дома будешь мясо есть! Не заслужила! Ешь, а то и этого больше не дам! Дурья твоя башка!

Не заслужила, думает Келли.

Мясо, это понятно, отец всегда говорит, что надо жить скромно, что чревоугодие — грех. А чем интересно в этом доме можно заслужить нормальную тарелку?

Дому Аринэ всегда приходилось туго в Деренте. Полукровки, они выгрызали себе права клыками. Келли выросла с ощущением, что все в этом мире надо заслужить. Даже ее учеба в Академии была просто еще одним испытанием. Аринэ должны доказать, что достойны, говорил отец. Достойны чего, думает Келли? Жить среди людей? Эта мысль тяжело ей даётся, она трясёт головой, будто опять вода в уши попала, морщится, берет ложку и ест. Возможно, это ее последний ужин, но внутри вдруг становится спокойно. Она уверена, что в этот раз все сделает правильно. Отец будет гордиться.

А все из-за того, что когда-то Мариус де Рент, пятый Император Дерентии, привёз из Адара наложницу — маори Эриен. Краснокожую, как демоны в пустыне, зеленоглазую ведьму, способную изменять своё тело. Само воплощение неведомого, она делила ложе с человеком и родила ему сына. Времена те, по праву можно называть благоденствием, золотой эпохой. Империя была огромна и могущественная, а главное едина, но единство это рухнуло в один миг, стоило только Мариусу объявить своего выродка наследником трона. Наследные Дома не стали ждать его естественной смерти. Императора отравили, а его неведомая наложница и маленький сын вынуждены были бежать и скрываться. Но бежать из Дерентии им было некуда, варды никогда не простили бы предательства кровосмешения и пришлось уживаться с людьми. С тех пор потомки Мариуса де Рента и маори Эриен, носят фамилию Аринэ, как символ отречения от своих корней и от власти.

Каттери уже знает, как все случится. Слышит время, которого нет, и ветер, который воет в трубах. Она знает, чтобы родиться в этом мире, сначала надо умереть.

Келли не взяла с собой ни сцера, ни лампы, она двигается уверенно и тихо, она знает этот Дом, как свою ладонь, знает каждую щель, каждую половицу и ступает аккуратно, чтобы не скрипели. Она выбрала северную лестницу, подальше от кабинета авара, где все ещё горел свет. Она не могла ждать, но не знала почему, она чуяла, что надо действовать, что времени почти не осталась. Вместе с туманом с воды надвигались киатту и хотя