В заключительной главе я прихожу к выводу, что надзорный капитализм удивительным образом отходит от магистральной линии развития рыночного капитализма, требуя как беспрепятственной свободы, так и полного знания, отказываясь от взаимовыгодных связей капитализма с людьми и обществом и навязывая тотализирующее коллективистское видение жизни в улье, под присмотром и контролем со стороны самих надзорных капиталистов, а также обслуживающих их специалистов по данным в качестве священнического сословия. Надзорный капитализм и его быстро растущая инструментарная власть превзошли исторические нормы капиталистических амбиций, претендуя на господство над человеческими, общественными и политическими территориями, которые простираются далеко за пределами традиционной институциональной территории частной фирмы или рынка. В результате надзорный капитализм лучше всего описывать как верхушечный переворот, не свержение государства, а свержение суверенитета народа, и как одну из главных движущих сил, стоящих за опасным скатыванием к распаду демократии, которое угрожает сегодня либерально-демократическим странам Запада. Только «мы, народ» можем переломить этот курс, сначала назвав беспрецедентное по имени, а затем мобилизовав новые формы совместного действия: решающий шаг, который подтвердит первичность будущего человеческого процветания в качестве основы нашей информационной цивилизации. Если цифровому будущему суждено быть нашим домом, то только мы сами должны сделать его таковым.

Мои методы сочетают в себе методы обществоведа, склонного к теории, истории, философии и качественным исследованиям, с методами публициста – подход необычный, но намеренный. Как публицист, я иногда опираюсь на свой собственный опыт. Я делаю это потому, что, когда мы подходим к критическим вопросам, разбираемым здесь, как к просто еще одной порции абстракций, связанных с технологическими и экономическими силами, на которые мы не способны повлиять, усиливается склонность к психическому онемению. Мы не сможем сполна оценить опасность надзорного капитализма и его последствий, не осмотрев шрамы, оставленные им во плоти нашей повседневной жизни.

Будучи социальным ученым, я обратилась к более ранним теоретикам, которые сталкивались с беспрецедентным в свое время. Перечитывая с этой точки зрения тексты таких классиков, как Дюркгейм, Маркс и Вебер, я научилась по-новому ценить их интеллектуальную отвагу и новаторские идеи, их смелые теории индустриального капитализма и индустриального общества, которые стремительно вырастали на их глазах в XIX – начале XX века. Мою работу здесь также вдохновляли мыслители середины XX века, такие как Ханна Арендт, Теодор Адорно, Карл Поланьи, Жан-Поль Сартр и Стэнли Милгрэм, которые пытались назвать по имени беспрецедентное своей эпохи, когда столкнулись с выходящим за рамки понимания феноменом тоталитаризма и постарались выявить его последствия для судеб человечества. На мою работу также оказали глубокое влияние многие передовые ученые, критики технологий и преданные своему делу журналисты-расследователи, которые так много сделали для освещения ключевых точек на карте, которая будет здесь вырисовываться.

В течение последних семи лет я внимательно следила за ведущими капиталистическими фирмами, занимающимися надзором, и растущими экосистемами их клиентов, консультантов и конкурентов, все это с учетом более широкого контекста технологий и науки о данных, определяющих дух времени в Кремниевой долине. Это поднимает вопрос об еще одном важном различии. Подобно тому как надзорный капитализм не равен технологии, упомянутая новая логика накопления не может быть сведена к какой-либо отдельной компании или группе компаний. Пять ведущих интернет-гигантов – Apple, Google, Amazon, Microsoft и Facebook – часто рассматриваются как единое целое со сходными стратегиями и интересами, но когда дело касается надзорного капитализма, это не так.

Во-первых, необходимо различать капитализм и надзорный капитализм. Как я более подробно расскажу в главе 3, эта граница частично определяется целями и методами сбора данных. Когда фирма собирает данные о поведении с разрешения и только с целью улучшения продукта или услуги, то это капитализм, но не надзорный капитализм. Каждая из пяти ведущих технологических компаний практикует капитализм, но не все они являются надзорными капиталистами в чистом виде, по крайней мере на данный момент.

Например, Apple до сих пор проводила черту, обещая воздерживаться от многих практик, которые я приписываю режиму надзорного капитализма. Ее поведение в этом отношении не безупречно, линия иногда размыта, и Apple вполне может изменить свою ориентацию или начать действовать вопреки ей. Amazon когда-то гордился своей клиентоориентированностью и позитивной обратной связью между сбором данных и улучшением обслуживания. Обе фирмы получают доходы как от цифровых, так и от физических продуктов и, следовательно, не испытывают такой финансовой потребности в надзорных доходах, как компании, занимающиеся одними лишь данными. Однако, как мы увидим в главе 9, Amazon с его новым акцентом на «персонализированные» услуги и доходы от сторонних организаций, по всей видимости, дрейфует в сторону надзорного капитализма.

Перешла ли корпорация полностью на сторону надзорного капитализма или нет, само по себе это ничего не говорит о других жизненно важных вопросах, поднимаемых ее деятельностью – от монополистических и антиконкурентных практик в случае Amazon до ценообразования, налоговых стратегий и политики занятости у Apple. Никаких гарантий на будущее тоже нет. Время покажет, поддастся ли Apple соблазну надзорного капитализма, удержит свою линию или, может быть, даже расширит свои амбиции и твердо встанет на эффективный альтернативный путь к человеческому будущему, связанному с идеалами индивидуальной автономии и самыми базовыми ценностями демократического общества.

Одним из важных следствий этого различия является то, что даже когда наши общества поднимаются против капиталистического вреда, причиняемого технологическими компаниями, например связанного с монополизмом или персональными данными, эти действия сами по себе не меняют приверженности фирмы надзорному капитализму и не мешают дальнейшему разрастанию последнего. Скажем, призывы разделить Google или Facebook из-за их монопольного статуса могут легко привести к созданию множества компаний надзорного капитализма, хотя и меньшего масштаба, и таким образом расчистить путь для новых конкурентов из числа надзорных капиталистов. Аналогичным образом, сокращение дуополии Google и Facebook в онлайн-рекламе не уменьшит хватку надзорного капитализма, если долю рынка, занимаемую онлайн-рекламой, поделят между собой пять или пятьдесят фирм надзорного капитализма вместо двух. На протяжении всей этой книги я уделяю особое внимание беспрецедентным аспектам функционирования надзорного капитализма, которые должны быть оспорены и остановлены, если мы хотим сдержать и покорить эту рыночную форму.

Мое внимание на этих страницах обращено преимущественно к Google, Facebook и Microsoft. Но цель не в том, чтобы подвергнуть всесторонней критике именно эти компании. Наоборот, я рассматриваю их как чашки Петри, в которых удобнее всего исследовать ДНК надзорного капитализма. Как я уже говорила, моя цель – картографировать новую логику и ее функционирование, а не компанию или ее технологии. Я вторгаюсь в дела этих и других компаний, чтобы собрать идеи, которые могут конкретизировать эту карту, подобно тому как предыдущие наблюдатели перебрали множество примеров перед тем, как уловить тогда еще новую логику менеджериального капитализма и массового производства. Кроме того, так случилось, что надзорный капитализм был изобретен в Соединенных Штатах – в Кремниевой долине и в Google. Это делает его американским изобретением, которое, как и массовое производство, стало глобальной реальностью. По этой причине бо́льшая часть этой книги посвящена событиям в США, хотя последствия этих событий дают о себе знать во всем мире.