Когда они уже обсуждали число гостей, позвонил Джо. Его голос был спокоен.

— Она ушла, — проговорил он.

— Неужели?

— Да. Это не важно.

— Нет-нет.

— Тебе не обязательно оставаться на ночь где-то еще и устраивать из этого сцены и скандал.

— Нет, что ты. Я не буду ничего этого делать.

— А что ты собираешься делать? — спросил он.

— Останусь тут, как я и сказала твоей подружке.

— Но не навсегда?

— Конечно нет, только на сегодня.

— Значит, завтра вечером после работы ты приедешь домой?

— Конечно, и к тому времени ты уже соберешь вещи.

— Анна, прошу тебя, не надо сцен.

— Какие сцены! Я само спокойствие. Оставайся там сегодня вечером, конечно, не надо уходить прямо сейчас, только завтра вечером, хорошо?

— Прекрати это, Анна. Я люблю тебя, ты любишь меня, я тебе не вру.

— И я тебе тоже относительно завтрашнего вечера. Я серьезно, Джо.

Она повесила трубку. Когда он перезвонил спустя десять минут, она подошла к телефону сама.

— Пожалуйста, Джо, не будь занудой… Это твое слово — зануда, как оно прекрасно. Ты ненавидишь, когда люди давят на тебя, когда говорят о том, что волнует только их… Ты ведь их называешь занудами, наверное, я переняла это у тебя.

— Нам надо поговорить…

— Завтра после работы. После моей работы, потому что тебе же не надо работать, да? Мы немного поговорим, например, о том, куда мне отправлять твою почту, и, кстати, у тебя больше не будет автоответчика.

— Но…

— Я больше к телефону не подойду, так что тебе придется общаться с моим отцом, а ты всегда говорил, что он прикольный мужик, только говорить с ним не о чем.

Она вернулась к разговору с родителями. По их лицам было видно, что их интересовало, кто это звонил.

— Простите, что отвлекаюсь, это Джо Эш, мой парень. Мы поссорились, но, если он еще раз позвонит, я не буду отвечать.

— Вы поругались серьезно? — с надеждой спросила ее мама.

— Да, мама, тебе будет приятно узнать, что на этот раз это серьезно. Наверное, в последний раз. Теперь давайте посмотрим, что все будут есть.

И она рассказала им про милую женщину Филиппу, у которой была своя компания, занимающаяся организацией юбилеев. Мысли Анны Дойл были уже далеко. В мыслях она оказалась в тех далеких счастливых днях, когда вся ее жизнь заполнялась одним только Джо. Теперь заполнить ее кем-то другим будет непросто.

Она сказала, что они могли бы попросить образец меню и решить, что они хотят. Они напишут всем приглашенным письма, каждому отдельное, чтобы все поняли, как они неповторимы.

— Это ведь правда великолепно? Двадцать пять лет вместе. — Она посмотрела на отца, потом на мать, надеясь услышать что-то в поддержку своих слов. Ощутить хоть какую-то атмосферу сплоченности, которую Дойлы смогли создать в семье. К ее удивлению и разочарованию, ничего такого не последовало. Мама с папой не были уверены, что прожить четверть века вместе было чем-то особенным. И это в то время, когда Анне, как никогда, нужно было чувство стабильности. Пусть даже если ее мир разрушен, весь остальной стоит прочно на ногах. Но, может, просто она видела в других то, что происходило внутри ее самой? Как те поэты, которые полагали, что природа меняется, когда меняется их настроение, или что небо становится серым, когда и у них в душе все становится хмурым.

— Мы сделаем из этого настоящий праздник, — сказала она родителям. — Это будет даже лучше дня вашей свадьбы, потому что мы все вместе поможем.

В награду она получила две улыбки. Ну что ж, по крайней мере, теперь ей будет чем заняться в это пустое лето, которое ждало ее.

Брендон Дойл подошел к календарю посмотреть, когда Кристи Мур будет проездом в соседнем городе, расположенном в нескольких милях от его фермы. Это должно произойти на следующей неделе, и он планировал сходить на его концерт.

Он сделал пометку в большом календаре на кухне, когда услышал объявление по радио. К своему удивлению, он обнаружил, что сегодня день его рождения. Было уже одиннадцать часов утра, а он только сейчас это понял. Раньше он бы знал об этом заранее.

— Подумать только, до дня рождения Брендона осталось три недели, — говорила мама всем, кто был рядом.

В детстве он ненавидел эту суету накануне своего дня рождения и само празднование. Девочкам это, наоборот, нравилось. Но они никогда не приглашали посторонних. Брендон не вспомнил ни одной настоящей вечеринки с бутербродами и играми. Вместо этого — только родственники и бутерброды. Все дарили подарки, завернутые в красивую бумагу, и открытки, а потом это все расставлялось на полке. И обязательно была фотография именинника в бумажном колпаке и еще одна, где он в кругу семьи. Их убирали в альбом и показывали гостям: вот первый день рождения Брендона, как он вырос, не правда ли? А затем Хелен и Анна. Посмотрите. И гости смотрели и хвалили маму. Она прекрасна, говорили они, прекрасна, потому что так много для них делает, стольким жертвует.

Его мама никогда не знала, как сильно он это ненавидел. Как он ненавидел петь песни и видеть, как она хлопает в ладоши и бежит за фотоаппаратом. Он хотел, чтобы они просто спокойно отметили без всех этих действий и представлений.

И все эти секреты. Не говорите тетушке Морин про новый диван. Почему? Мы не хотим, чтобы она думала, что он новый. Почему мы не хотим, чтобы она так думала? Просто не хотим, чтобы она подумала, что мы хвастаемся, вот и все. Но он великолепен, правда? Конечно, но мы ведь не хотим, чтобы они считали, что мы думаем, что диван особенный. Так что, когда тетушка Морин спросит про него, просто скажите: «А, диван, да ничего особенного», — как будто вам все равно. Ну, вы понимаете.

Брендон не понимал. Он никогда не понимал. Казалось, они постоянно что-то от кого-то скрывали. От соседей, от людей в школе, от людей в церкви, от Морин Бэрри, лучшей маминой подруги, от Фрэнка Квигли, которого называли лучшим другом семьи. И в особенности от всех в Ирландии: не говорите это бабушке О’Хейген, и не дай бог не проговоритесь дедушке Дойлу.

Жить по родительским правилам было несложно, как только тебе становилось ясно, что говорить о чем-либо вне семьи запрещено. Брендону казалось, что внутри семьи разговаривать тоже не стоило.

Он помнил свой день рождения в тот год, когда папу уволили с работы. Это была ужасная тайна. Папа уходил утром, как обычно, и возвращался вечером, словно ничего не произошло. Зачем это было нужно, Брендон пытался понять тогда и сейчас тоже ломал голову.

На ферме Винсента, на маленьком угодье на холме, где вырос его отец, он почувствовал себя еще более далеким от того Брендона, который рос на Розмери-Драйв и изображал из себя отличника в школе и притворялся, что поступит в университет. И все это время он знал, что вернется сюда — в это каменное место, где все было непредсказуемо, где все было таким, каким являлось на самом деле.