Комната полна цвета. Пятнистые стены напоминают витражное стекло, какое можно увидеть в церкви; кажется, и сами они сплетены из лоз гумамелы с красными и пурпурными, зелеными и синими цветами.

Но не цветы заполняют комнату, а бабочки. Это они расселись по стенам аккуратными рядами, словно школьники или военные.

– Это еще что такое? – ворчит Бондок.

– Ага, вам нравится моя коллекция? Без них я никуда, – сообщает мистер Замора, медленно, словно в кошмаре, поднимаясь из-за невысокого деревянного стола. На шее у него розовый галстук, затянутый так туго, что когда мистер Замора говорит, его адамово яблоко упирается в этот узел. – Они для меня все равно что дети. Булавоусые. Или, как вам, возможно, известно…

– Мы знаем, что это такое, – перебивает его Бондок. – Другое дело, почему они здесь, почему сидят на стенах?

– Я – лепидоптерист.

– Мы здесь этим словом не пользуемся, – предупреждает Бондок.

– Ле-пи-до-пте-рист, Бондок, – говорит сестра Маргарита. – Не прокаженный, как вы подумали.

– О…

– Да, – ухмыляется мистер Замора, указывая тонкими, сухими пальцами на стены. – Или, выражаясь, возможно, понятными вам терминами, я коллекционирую и изучаю бабочек.

– Они все мертвые? – спрашиваю я, хотя и понимаю, что только неживые могут быть такими неподвижными. Цвет крылышек переливается, как у рыбы под водой.

– Нет, это я обучил их сидеть так смирно, – презрительно ухмыляется мистер Замора. – Конечно, мертвые. Я вывожу их, пришпиливаю булавкой…

– Вы их выводите, чтобы они умерли? – спрашивает нана.

– И чтобы я мог их изучать, – повторяет мистер Замора и, не сводя глаз с ее платка, садится, демонстративно отодвигая стул подальше от нее. – Вы за этим явились? Расспросить меня о бабочках?

– Нет, – спокойно отвечает нана, – но узнать новое всегда интересно.

– Мы пришли, – говорит Капуно, спеша нарушить ощетинившуюся тишину, – обсудить ваш план перемещения детей…

– Правительственный план, – поправляет его мистер Замора.

– Вы же их уполномоченный представитель, разве не так? – отрывисто бросает Бондок. Он уже пришел в себя. – Или я неправильно понял, что написано на табличке, которую вы повесили на двери доктора Томаса?

– Я действительно представитель правительства. – Мистер Замора смотрит на него с недобрым прищуром. – И для вас будет лучше подобрать соответствующий тон.

Капуно выходит вперед, становится между братом и столом и достает из кармана тщательно сложенный лист бумаги.

– Здесь у меня петиция, подписанная родителями всех Нетронутых детей, которых должны забрать, а также многими бездетными. Мы просим…

– Требуем, – вмешивается Бондок.

– …просим вас пересмотреть планы по отправке детей в Запредельные места.

– Запредельные места? – В голосе Заморы проскальзывает насмешливая нотка, густые брови взлетают к реденьким волосам.

– На соседний остров, – спокойно поясняет Капуно. – Остров Корон.

– Понятно, – усмехается мистер Замора.

Лицо горит, как будто он издевается надо мной.

– Мы считаем, что детям должно быть разрешено остаться на Кулионе, если не в самом городе. Может быть, есть возможность оставить все как есть или перевести детей в эту придуманную вами зону, чтобы они виделись с родителями в безопасной обстановке. – До приезда сюда Капуно был школьным учителем и, как мне думается, хорошим – он держится с достоинством и у него ясный голос. – Вот, возьмите.

Он разворачивает листок и протягивает петицию мистеру Заморе.

Тот сидит неподвижно, и так продолжается, как мне кажется, целый месяц. Лицо спокойное, безмятежное, как озеро, в котором прячется крокодил. В конце концов сестра Маргарита берет бумагу и кладет перед ним на стол. Имен там столько, что и не разобрать. Места не хватило, и люди подписывались на полях и между строчками. Я вижу первый яркий лучик надежды. Не может же он оставить без внимания требование стольких жителей?

– Прочтите, сэр, – говорит сестра Маргарита. – Пожалуйста.

– Надеюсь, ваши молитвы звучат убедительнее, сестра. – Как и монахиня на слове «сэр», мистер Замора делает ударение на последнем слове. Потом демонстративно шумно вздыхает и, слегка наклонившись вперед, выдвигает верхний ящик письменного стола.

Из ящика он извлекает пинцет и осторожно кладет его рядом с петицией. Потом достает стеклянный диск с деревянной ручкой и кладет рядом с пинцетом. Аккуратно подвигает оба предмета туда-сюда, чтобы оба предмета выровнялись по невидимой линии. Как солдаты, как школьники или пришпиленные к стене бабочки. Потом задвигает ящик. Все это делается с невозможной медлительностью, от которой по коже у меня бегут мурашки.

Одной рукой мистер Замора берет пинцет, зажимает верхний уголок петиции и поднимает ее, держа на расстоянии вытянутой руки. Другой рукой он берет ручку стеклянного диска и смотрит через него на лист. Глаза за стеклом выпучиваются и мигают.

– Мы, нижеподписавшиеся, протестуем против четвертого пункта статьи пятнадцать, введенного в действие представителем правительства мистером Заморой. Мы просим наделить лиц, не достигших восемнадцати лет, тем же правом, которым пользуются лица, достигшие восемнадцати и более лет, а именно: директор департамента здравоохранения разрешает таким лицам оставаться на Кулионе при условии, что жить они будут в зонах Sano. Ограниченное посещение зон Leproso разрешается под наблюдением властей.

Слушать слова, позаимствованные со знаков, установленных на каждой улице, и произносимые вслух, с легкой усмешкой мистером Заморой, ужасно.

– Мы считаем, что такие меры помогут смягчить травматические эффекты насильственного разделения, не прибегая к принудительной миграции. Подписано… – Мистер Замора поднимает голову. – Практически всеми, проживающими на этом жалком куске суши.

– Не всеми. – До сих пор нана стояла неподвижно, и ощущение было такое, будто я держу руку статуи или ветку дерева, но теперь она наклоняется вперед и берет ручку из чернильницы на письменном столе мистера Заморы.

– Нет… – восклицает он, но нана уже вырвала листок из пинцета, оставив клочок в сверкающих зубчиках. Найдя относительно свободное местечко, она вписывает свое имя, кладет листок на стол и втыкает в чернильницу ручку, отчего повсюду разлетаются малюсенькие черные капельки.

– Ну вот. Теперь здесь все, проживающие на «этом жалком куске суши», – шипит нана. Дыхание у нее тяжелое, платок то вздувается, то втягивается. Бондок смотрит на нее с восхищением, как на тигрицу, удивительную и ужасную.

Смотрит и мистер Замора, но с другим выражением – будто видит перед собой призрака. Руки его застыли в поднятом положении, словно он все еще держит петицию, и оставшийся в зубчиках пинцета клочок мелко дрожит. Лицо бледное, а пухлые губы беззвучно шевелятся. Взгляд перебегает с наны на черные пятнышки чернил, сохнущие на стопках бумаги, и дальше, с ее платка на расплывающееся черное пятно на розовом галстуке. Он тихонько, как побитый пес, подвывает.