тех пор, пока Большой Ханс не добрался до него и не надрал ему уши, а заодно и щеки, да так, что Хенрик попросил пощады и получил ее, так как его папа все же перестал оставлять всех после уроков.

— Братик Элисы, — наконец выдал Оле, и при этих словах словно порыв ветра пронесся по лесопилке.

Дело шло к вечеру. Все мы сидели у подножия кучи смысла и сразу поняли, что требует Оле. Брат Элисы умер, когда ему было всего два годика. Его похоронили на кладбище, расположенном на холме. Требование Оле означало, что нам придется откопать гробик с братиком Элисы, стащить его с холма и нести всю дорогу до лесопилки и кучи смысла. А еще оно означало, что это придется сделать под покровом ночи, если мы не хотим, чтобы нас обнаружили.

Все посмотрели на Элису.

Возможно, мы надеялись, она скажет что-нибудь такое, что сможет нам помешать.

Элиса ничего не сказала. Ее братик был болен с рождения, и до самой его смерти родители только о нем и заботились, а Элиса была предоставлена сама себе, получала плохие оценки, стала считаться для нас плохой компанией и в конце концов переехала к бабушке с дедушкой. Полгода назад братик умер, и Элиса вернулась домой. Мне кажется, она не очень переживала из-за братика. И не думаю, что особо переживала из-за того, что его придется поместить на вершину кучи смысла. По-моему, она просто больше боялась родителей, чем всех нас, и поэтому после долгого молчания произнесла:

— Мы этого сделать не можем.

— Конечно, можем, — сказал Оле.

— Нет, такое делать нельзя. — Элиса наморщила лоб.

— Да наплевать, можно или нельзя. Сделаем, и все тут.

— Это святотатство, — вмешался Благочестивый Кай и в итоге стал возражать больше, чем сама Элиса. — Мы навлечем на себя Божье наказание, — объяснил он. — Мертвые должны покоиться с миром.

Мир. Больше мира. Покойся с миром.

Возражения Благочестивого Кая были напрасны.

— Нужны шестеро, — заявил Оле как ни в чем не бывало. — Четверо будут копать по очереди, двое — стоять на стреме.

Мы посмотрели друг на друга: добровольцев не оказалось.

— Бросим жребий, — сказал Оле.

Как бросать жребий, обсуждали долго. В конце концов все согласились тянуть карты: кому достанутся четыре самые старшие, отправятся на кладбище. Да, выбрать жребием нужно было только четверых, так как Оле и Элисе придется пойти в любом случае.

Я предложила сбегать домой за колодой, но было уже поздно, жребий решили тянуть завтра и тем же вечером все и провернуть. Если только не пойдет дождь.

Мне всегда нравилось играть в карты, и у меня были разные колоды. Поужинав, я пошла к себе в комнату, закрыла дверь и достала их все.

У меня были классические карты с сине-красными узорами, но их я брать не собиралась. Еще имелись миниатюрные колоды, но они тоже не подходили. Я не хотела брать ни с лошадиными головами на рубашке, ни с клоунами, ни те, на которых валеты с королями походили на арабских султанов. В конце концов подходящая колода нашлась: рубашка этих карт была черной с тонкой золотой окантовкой, которая сияла в первозданном виде, так как я почти в них не играла. Вот эти в самый раз.

Я убрала остальные колоды на место и, разложив карты с золотой окантовкой на письменном столе, долго изучала каждую. Было в них что-то зловещее: не только в картах с фигурами дамы, напоминавшей ведьму, или короля с пронзительным взглядом, не только в чересчур черных пиках и похожих на когти трефах, но и в сине-красных бубнах и червах, которые заставляли меня думать о том, о чем я думать совсем не хотела.

А может, я просто заколебалась при мысли о гробике маленького Эмиля, который нужно было выкопать.

Выкопать. Закопать. И достать охапку чего-то, о чем я думать не хотела.

У меня были две возможности.

Я могла либо взять одну из двоек, засунуть ее в карман и каким-то образом подменить на карту, которую завтра вытащу, либо пометить одну из двоек так, чтобы определить ее, когда буду тащить карту, но чтобы другие ничего не заметили.

Я не знала, как пометить карту, чтобы не было видно другим, но выбрала последний вариант. Потому что, если кто-нибудь решит пересчитать карты перед тем, как мы начнем тянуть жребий, меня поймают с поличным. Поэтому надежнее было их пометить.

После долгих размышлений я соскоблила золотую окантовку со всех четырех углов на двойке пик. На всякий пожарный проделала то же самое с тремя остальными двойками. При большом желании это могло сойти за случайные потертости, и я успокоилась. Мне не придется откапывать братика Элисы посреди ночи.

На следующий день в классе царило странное тихое беспокойство.

Никто не острил, не посылал друг другу записки, никто не швырял бумажные самолетики. Даже когда у нас было замещение на математике. Но все равно шум стоял изрядный. Стулья раскачивались вперед и назад, столы двигались то туда, то сюда, ручки царапали край стола, и кончики карандашей нервно грызлись.

Уроки тянулись бесконечно и одновременно пролетали стремглав.

Все с опаской ждали послеобеденного времени. Все за исключением меня. Я спокойно улыбалась, сидя за партой, и получила в дневник хорошие оценки, так как единственная могла собраться с мыслями и ответить на вопрос Эскильдсена о погоде, ветрах и водных ресурсах Америки, причем и Северной, и Южной. Время от времени я словно случайно проводила пальцем по краям лежавших в сумке черных карт с золотой окантовкой, чтобы еще раз удостовериться, что могу определить шершавые очертания четырех из них.

Когда прозвенел звонок с последнего урока, мы уже сидели наготове с собранными сумками, а потом по трое разошлись в разные стороны. До заброшенной лесопилки мы добирались четырьмя путями и никогда не передвигались большими группами: не хотели, чтобы взрослые что-то заподозрили и принялись вынюхивать.

Спустя всего двадцать минут после звонка явилась последняя троица. Я выудила из сумки карты и протянула их Ян-Йохану. Он долго их осматривал, и мне пришлось отвести взгляд, чтобы не слишком пялиться на его руки, которые ощупывали едва ли не каждую карту в поисках меток.

Я не смогла cдержать улыбку, когда он в конце концов удовлетворился и принялся тщательно тасовать колоду.

Наконец Ян-Йохан снял карты и поместил их на доску, лежавшую на козлах.

— Итак, — сказал Ян-Йохан. — Чтобы никто не мухлевал, каждый будет брать верхнюю карту. Двойка — младшая, туз — старший. Давайте стройтесь в ряд…

Ян-Йохан произнес что-то еще, но я не слышала. Мне вдруг ужасно захотелось в туалет,