— Да заткнись ты! — заорала я, но Пьер Антон не унимался.

— Почему сразу не признать, что никакого смысла нет, и не начать наслаждаться ничем, которое существует?

Я показала ему средний палец.

Пьер Антон рассмеялся в ответ.

В ярости я схватила Рикке-Урсулу за руку, так как Рикке-Урсула была моей подругой — с синими волосами и шестью косичками, а это уже что-то. Синий, сине́е, самый синий. Если бы мама категорически не запретила, мои волосы тоже были бы синими. Но мне приходилось довольствоваться шестью косичками, которые выглядели так себе на моих тонких секущихся волосах, но уже хоть что-то.

Вскоре Ян-Йохан снова собрал нас на футбольном поле.

Хороших предложений не имелось, зато была масса плохих. Оле мы теперь слушать не желали, и если бы он не был самым сильным в классе, по крайней мере с тех пор, как Пьер Антон ушел из школы, ему задали бы трепку.

И вот в тот момент, когда мы уже собрались расходиться, потому что так и не смогли ничего придумать, вперед выступила Софи.

— Мы должны доказать Пьеру Антону, что существуют вещи, которые придают жизни смысл, — только и сказала она, но этого было достаточно, так как все тут же поняли, что делать.

На следующий день после обеда мы взялись за дело.

V

Софи жила там, где Тэринг переставал быть городом и превращался в деревню. Позади отделанного желтой штукатуркой дома Софи и ее родителей находилось большое поле, а на его краю — закрытая лесопилка. Лесопилку больше не использовали — должны были снести, а на ее месте построить спортивный клуб, о котором годами велась речь в городских верхах. Никто особо не рассчитывал на этот спортклуб, и хотя лесопилка была заброшенной, с выбитыми стеклами и дырами в потолке, она все еще стояла, и нам это было только на руку.

На большой перемене мы отдали Ян-Йохану наши однокроновые, двукроновые и пятикроновые монеты, и тот помчался в хозяйственный магазин, нашел, что требовалось, расплатился и затем прибежал обратно с новехоньким кодовым замком в руке.

Мы заспорили, какой код выбрать, так как каждый считал, что для этого лучше всего подходит его день рождения. В конце концов мы сошлись на пятом февраля, дне рождения Пьера Антона. Пять ноль два — мы все вместе повторяли, чтобы запомнить, эти цифры и забыли об уроках и о том, что нужно слушать учителя, и Эскильдсен что-то заподозрил, потому что спросил: это каша у нас в голове или же мы просто потеряли часть тела, которая крепится на шее.

Мы ничего не ответили. Пять ноль два!

У нас имелась лесопилка, у нас имелся замок, и мы знали, что делать. Но тем не менее все оказалось сложнее, чем мы думали. Поскольку Пьер Антон все же был чуточку прав в том, что ничто не имеет смысла, собрать что-то, что придавало жизни смысл, оказалось не так-то просто.

И снова нас спасла Софи.

— Мы просто притворимся, — сказала она, и вскоре каждый из нас придумал какой-нибудь трюк, который бы нам помог.

Элиса вспомнила, как в шесть лет плакала, когда немецкая овчарка отгрызла голову ее кукле. Поэтому она залезла в подвал, отыскала в ящиках и старую куклу, и отгрызенную голову и принесла на заброшенную лесопилку. Благочестивый Кай притащил старый сборник псалмов. В нем не хватало передней и задней части, а также доброй половины псалмов, но, несмотря на это, имелись страницы с двадцать седьмой по триста восемьдесят девятую. Рикке-Урсула отдала розовый перламутровый гребень всего без двух зубчиков, а Ян-Йохан внес вклад в виде кассеты «Битлз»: пленка была испорчена, но выбросить ее он так и не решился.

Остальные ходили от дома к дому и просили хозяев отдать что-то, имеющее для них значение. Пару дверей захлопнули прямо перед нашим носом, но в остальном мы получили просто удивительные вещи. Наиболее щедрыми оказались старики. Они отдавали кивающих фарфоровых собачек с крохотными сколами, фотографии давно умерших родителей и игрушки давно выросших детей. Нам также вынесли несколько любимых игрушек, с которыми хозяева играли, пока те совсем не обтрепались, и даже розу из свадебного букета тридцатишестилетней давности.

Между тем эта роза привела нас, девчонок, в уныние, так как, по-нашему мнению, как раз она и важна: мечта быть невестой в белом платье, держать в руке красивый букет и целовать мужчину, который станет твоим спутником на всю оставшуюся жизнь. Но Лаура, забравшая розу, сказала, что женщина, ее отдавшая, развелась через пять лет после свадьбы. И так как родители многих из нас тоже развелись, если вообще когда-либо были женаты, с этой мечтой могло произойти то же самое.

Куча росла и росла.

За пару дней она стала высотой чуть ли не с Крошку Ингрид. И все же это было как-то неубедительно. Мы ведь прекрасно знали: ни один из собранных нами предметов ничего для нас не значил. Так как же мы убедим Пьера Антона в том, что эти вещи значимы?

Нет, он раскусит нас в момент.

Ничего. Ничто. Нуль.

Ян-Йохан собрал нас еще раз. В итоге мы пришли к заключению, что вещи, придающие нашей жизни смысл, все-таки имеются, хотя, конечно, в них нет ничего особенного или важного. Ладно, по крайней мере, лучше, чем было.

Деннис оказался первым. Он принес целую стопку книг «Подземелья и драконы», которые читал, перечитывал и знал едва ли не наизусть. Между тем Оле быстро обнаружил, что в серии не хватает четырех книг, и сказал, что от них тоже придется избавиться.

Деннис не выдержал и крикнул Оле, чтобы тот не совал нос не в свое дело, потому что смысл во всем этом был совсем не такой. Мы это прекрасно знали и поступали подло.

Чем больше Деннис орал, тем настойчивее мы давали ему понять, что как раз это и подтверждает, насколько для него важны его книги. А разве мы только что не договорились складывать в кучу самые важные вещи, чтобы с ее помощью убедить Пьера Антона спуститься со сливового дерева?

И только когда Деннис отдал последние четыре книги из серии «Подземелья и драконы», смысл как будто стал вырисовываться. Потому что Деннис знал, что Себастьян очень дорожит своей удочкой. А Себастьян был в курсе, что Ричард боготворит свой черный футбольный мяч. А Ричард давно заметил, что Лаура носит не снимая африканские серьги в виде попугаев.

Нам стоило остановиться, пока дело не зашло слишком далеко. Но получилось так, что было уже поздно,