прикованной к инвалидной коляске, она чувствовала, что этот барьер всегда будет отделять ее от остальных детей и взрослых. И хотя ели они одну пищу, спали в одном вагоне, наслаждались той же самой музыкой, они отличались, а девочка рано уяснила, что тех, кто не такой, как все, никто не любит.

Но не всегда все было так плохо. Когда Лена была совсем еще ребенком, то ее инвалидная коляска, наоборот, манила детей. Малыши лет четырех, еще не понявшие, где черное, а где белое, собирались вокруг нее каждый день. Она помнила, как однажды ее ждали около кабинета врача несколько часов лишь для того, чтобы, едва завидев Лену, умолять ее дать прокатиться на кресле. К ней подходили за обедом, с завистью в глазах водили руками по каркасу кресла.

– Я не хочу ходить! – крикнула одна девочка и скрестила руки на груди.

– Не глупи, – ответила его мама. – У бедной девочки с младенчества полиомиелит. Неужели и ты хочешь заболеть?

– Да! – крикнула ее дочь. – Я хочу ездить, как она!

Но шли годы, и на смену любопытству пришло отторжение. Ограничения, с которыми сталкивалась Лена, постепенно стали очевидными. Общение с ней быстро превратилось из приятного в принудительное. Сначала дети благородно пытались подстроиться под нее и включить ее в свою компанию, но каждый раз становилось понятно, что легче просто не звать ее. Не важно, как бы они ни старались, но чтобы играть в прятки или в вышибалу с Леной, требовалось буквально переписывать правила игры.

Постепенно пропасть между нею и другими ширилась, чему способствовали Ленины частые простуды – результат хронически подавленной иммунной системы. И проводя долгие часы в санитарном вагоне, чтобы скоротать время, Лена наблюдала за работой доктора Уилсона. Она сидела в кровати и слушала, как он диагностировал различные болезни, с которыми являлись циркачи. Встречались корь, туберкулез, грипп и тиф, растяжения, ушибы и порванные связки, а также высокое давление, переломы, а у одного бедолаги даже диагностировали диабет.

Лена с любопытством наблюдала, как доктор Уилсон говорил с каждым пациентом о его состоянии и прописывал лечение: медикаменты, отдых, холодный или теплый компресс, лимфодренажный массаж и многое другое. Пока другие дети тренировались выполнять карточные фокусы и ходить по веревке, Лена медленно, но верно учила названия всех мускулов, артерий и вен, что, как змеи, расползались по человеческому телу. Она запоминала способы лечения на дому и записывала в кожаную книжечку рецепты целебных снадобий. Она пристально смотрела за тем, как взвешиваются и распределяются лекарства. А когда она достаточно подросла, то доктор Уилсон позволил ей проводить инвентаризацию лекарств и витаминов, и Лена часами старательно заносила в учетную книгу названия и количество препаратов. Когда доктор Уилсон отлучался, она листала его обширную коллекцию медицинских журналов. Здесь же нашлось место книгам и по математике, и астрономии, и физике, и даже органической химии.

Ее знания обогащались день за днем, и скоро Лена поняла, что магия, окружавшая ее в цирке, были лишь продуктом науки и математики. Та свободная грация, с которой Йохан Ларсен, канатоходец, порхал над сценой, была не чем иным, как результатом длительных тренировок, физикой хорошего баланса и математикой идеального тайминга. А дуга, в которую, сидя на спине скачущего пони, могла изогнуться Анна-Мария Бьянки, наделенная талантами балерины, акробата и человека змеи, объяснялась ее необыкновенной гибкостью. А языки синего пламени, что вырывались из левистиков для жонглирования Джуси Форсберг, были лишь результатом химической реакции: тряпки, намотанные на палки, были щедро смочены хлоридом меди, которая при горении светилось ярко-синим.

Даже трюки ее отца были лишь результатом долгих часов работы с инструментами, расчетов, практики и точности. Другие почему-то не могли понять, что все увиденное ими – вовсе не магия, а наука. Все, что делал ее папа и любой другой артист цирка, было лишь мастерством рук, умением отвлечь внимание и идеальным расчетом времени. Именно поэтому Лена со страстью изучала науку. Наука, как она полагала, была настоящей магией.

– А вы знали, – спросила как-то Лена, когда они остановились в Штутгарте через пару дней после того, как ей исполнилось семь лет, – что впервые краснуха была описана еще в 1740 году человеком по имени Фридрих Хоффман?

– Да, я осведомлен о вкладе мистера Хоффмана в лечение кори, спасибо, Лена, – отвечал доктор Уилсон, набирая в пипетку каплю жидкости и перенося ее в мерную бутылочку, содержимое которой тут же зеленело.

– Откуда вы все то знаете?

– Я окончил медицинскую школу. – Теперь доктор Уилсон принялся стерилизовать рабочие инструменты. – У нас были курсы химии, генетики, физиологии и анатомии.

– А медицина – это тоже магия?

– В какой-то степени да.

Лена глянула на свои ноги, лежащие неподвижно под тонким хлопковым одеялом.

– Возможно, однажды медицинская магия вылечит мои ноги, и я смогу стать вашим ассистентом, – гордо заявила она.

Доктор Уилсон отложил инструмент и сказал:

– Ты уже идеальный ассистент. Не нужно ничего менять. – Он симпатизировал этой маленькой девочке, подходящей к образованию с таким пылом, которого он не видал ни у одного другого ребенка в цирке. Но ее история болезни не подразумевала счастливого конца. – Кроме того, ты должна понимать, что паралич с самого детства – это не шутки. Ты родилась очень слабой.

– Но эксперимент выйдет интересный, не правда ли? Да и сейчас мне гораздо лучше, чем в детстве. Кроме того, вы сами говорили, что медицина не стоит на месте.

Доктор Уилсон замялся: девочке повезло выжить с полиомиелитом и другими заболеваниями, от которых она страдала с младенчества. Невозможно было даже и подумать о том, что однажды она сумеет встать со своего кресла-каталки. Но не желая разочаровывать ее, врач быстро сменил тему и обрадовался, когда Лена не стала возвращаться к этому вопросу.

Когда Тео пришел вечером уже после того, как Лена заснула, доктор Уилсон отвел его в коридор.

– Что случилось? – спросил Тео взволнованно.

Доктор прокашлялся и заговорил:

– Кажется, Лена достигла того возраста, в котором понимают свои ограничения. Она видит их, но не готова принять. Доктор, который лечил ее в младенчестве, сказал тебе правду: в лучшем случае она сумеет неумело переставлять ноги. – Уилсон помолчал. – С другой стороны, у нее чрезвычайно острый ум, но ей одиноко.

Тео сощурился, а затем рассмеялся:

– Что ты мелешь? Она с тобой и Кларой целыми днями. А каждый вечер мы с ней часами читаем, рисуем и…

– Но ей нужны не мы. Она хочет быть с ровесниками. Я не говорил, но она дважды спрашивала, сумеет ли ходить в обычную школу. – Доктор Уилсон грустно покачал головой. – Она чувствует себя изгоем.

Тео потер