глаза. Он не был слепым и замечал, как тщательно другие дети избегают общества его дочери, однако наивно верил, что, будучи занятой игрушками и книгами, она не заметит этого. На душе стало тоскливо, и Тео спросил:

– Скажи, Джеймс, есть ли лекарство от одиночества? – Он грустно улыбнулся и произнес: – А мы можем выйти с ней в город? Она немного окрепла, да и здесь есть что посмотреть. – Тео уже предвкушал, сколько всего он сумеет показать Лене. – Допустим, по понедельникам? Кроме тех дней, когда мы путешествуем. Это же не будет слишком опасно для нее?

– Напротив, я уверен, что это пойдет ей лишь на пользу. Такой любознательный и светлый ум достоин того, чтобы его постоянно обогащали новыми знаниями, – ответил доктор.

На следующий день Тео пришел в санитарный вагон к Лене и положил шерстяное одеяло и шарф на ее кровать.

– Пошли, – сказал он. – Мы выходим.

Лена выронила книгу.

– Мы?

– Доктор Уилсон позволил взять тебя на небольшую прогулку. Разумеется, есть несколько условий. Первое: будь в тепле. – Он указал на шарф с одеялом. – Второе: если почувствуешь недомогание, то мы сразу же возвращаемся домой. Поняла?

– Папочка, спасибо! – Лена захлопала в ладоши, а ее щеки залил румянец. Она скинула с себя одеяло и залезла в кресло. – А куда мы поедем?

– Это сюрприз, – сказал он, подмигивая дочери и вывозя ее в коридор.

Музей Фрагонара в Париже был закрыт для посещений, но Тео договорился о частной экскурсии для них двоих. Все-таки менять правила игры было его профессией, к тому же было желание организовать все ради дочери на высшем уровне.

У входа в музей Тео и Лену встретил куратор, который провел их на выставку. Воздух в помещении был затхлым, и пара сидящих там студентов-ветеринаров подозрительно поглядывали на мужчину и девочку в инвалидной коляске, которые останавливались около каждого экспоната.

Когда папа рассказывал Лене об Оноре Фрагонаре, Лена слушала, затаив дыхание: хирург, который получил лицензию в 1759-м, но лишился своего поста из-за приверженности иностранным идеям. Пока они проезжали из комнаты в комнату, Лена то и дело тыкала указательным пальцем в таблички под витринами экспонатов, надеясь найти там подтверждение того, что идеи хирурга просто обгоняли его время, а сам он был неверно понят. Музей был знаменит своей кунсткамерой. Лена засматривалась на трехголового теленка, обезьяну-циклопа, десятилапую овцу, а также сиамских близняшек ягнят. Каждый из них, казалось, мог бы дополнить коллекцию «Мира чудес», если бы был еще жив.

Когда они добрались до комнаты, Тео передал дочери тетрадь и карандаш, и та тут же принялась делать наброски, сидя в своем кресле. Самая знаменитая из работ Оноре Фрагонара была основана на картине Альбрехта Дюрера «Четыре всадника Апокалипсиса». Это были высушенные тела наездника, держащего поводья, и его лошади. Лена во все глаза смотрела на работу. Выглядело все так, будто кто-то наложил на всадника заклятие и снял кожу с его тела, но остальное осталось нетронутым. Для многих такое показалось бы отвратительным, но там, где другие едва сдерживали рвотные позывы, Лена видела красоту: бесчисленные артерии и вены, сети капилляров и аксонов, по которым в телах всех живых существ текла жизнь. Она тихонько сидела и перерисовывала экспонаты себе в тетрадь.

Когда Тео глянул на лицо дочери, то сердце его пропустило удар: именно это самое выражение восторга он хотел хоть когда-то увидеть на нем, но даже цирковые представления никогда не вызывали у Лены столько восхищения. И вот в затхлых комнатах музея законсервированных реликтов прошлого, хранящихся за стеклянными витринами, Лена испытала нечто сродни вдохновению, и Тео с гордостью расправил плечи, едва сдерживая радость.

– Папа, – позвала его Лена, подъезжая к нему и беря его за руку.

– Да?

– А почему ты плачешь?

Он и сам не заметил, как по его лицу потекли слезы. Смахнув их, он склонился к Лене, погладил ее по щеке и обнял:

– Потому что ты замечательная.

Так все и началось: в любой свободный день Тео и Лена выбирались из цирка, чтобы посмотреть достопримечательности города, в котором остановились. Во Флоренции они побывали в Палаццо Кастеллани, в Вене они видели медицинскую коллекцию Йозефинум, а в Базеле они посетили Анатомический музей, где был представлен старейший человеческий скелет в мире. В конце каждой такой остановки она пополняла свою коллекцию сувениров, либо делая зарисовки экспонатов, либо покупая безделушки в магазинчиках при музеях: термометр, песочные часы из латуни, сделанные под старину, и тяжелый металлический компас. В одной научной лавке в Гамбурге Тео купил чашку Петри, куда Лена потом складывала сережки и браслеты.

Однажды Хорас, заметивший дочь с отцом, когда они возвращались из одной такой поездки, поинтересовался, что за вещицу несла Лена. Она достала из коробочки бронзовый предмет с числовыми насечками. Хорас с недоумением покрутил его в руках.

– Это астролябия, – объяснила Лена, забирая свой сувенир. – Ее использовали, чтобы рассчитывать время по положению звезд и планет.

Хорас, недолго подумав, вздохнул и разочарованно буркнул:

– И это все? Какая бесполезная железяка.

Он развернулся и пошел прочь, качая головой. Лена расстроилась, но не удивилась. Все-таки астролябию никак нельзя использовать в магических трюках.

Так оно и пошло: пока другие члены цирка репетировали, Лена часами сидела за альбомами и коробочками с сувенирами, воображая, как было бы замечательно переместиться в будущее, чтобы почувствовать невесомость космоса или опуститься на дно Тихого океана. Наука и те возможности, которые та давала, были для нее всем. Как и полагал ее отец, те выходы в свет очень помогли Лене. Благодаря им, живя по большей части в мире вымышленном, где главной целью было исказить действительность, она полюбила мир реальный. А наука, опирающаяся на доказательства, стала для Лены сладкой и желанной отдушиной.

Глава четвертая

Октябрь 1938, Европа

После торжественного ужина вереница сине-золотых вагонов двинулась на юг. Лена отправилась в библиотеку. Из всех вагонов «Мира чудес» самым ее любимым был библиотечный, потому что другие дети туда редко заглядывали. А стены, сплошь заставленные книгами, помогали ей сбежать от реальности и почувствовать себя одним из миллионов других персонажей, которые живут там, где в реальной жизни ей никогда не удастся побывать.

Попав в вагон, она разочарованно посмотрела, во что он превратился: перед каждым туром костюмерная и гримерная хорошенько вычищались, а весь инвентарь на время переезжал в библиотеку. Тяжелые дубовые столы и лакированные стулья невозможно было разглядеть из-за вешалок с шелковыми платьями и роскошными костюмами, элегантными головными уборами и куртками, украшенными блестками. Стояли позолоченные сундуки, обитые кожей цвета синего ночного неба: там хранился реквизит для выступлений. В другом