Матэ хотел сказать, что его нисколько не радует перспектива попасть в тыл, но он промолчал. Не было подходящих слов, чтобы посочувствовать Амбрушу. Матэ понимал, что часы жизни Амбруша сочтены.

Спустя некоторое время санитары уложили Матэ на носилки и куда-то понесли. Он даже не успел попрощаться с Амбрушем, не осмеливаясь открыть глаза или помахать рукой.

Вынеся носилки из сарая, санитары уложили Матэ на узкую, похожую на гроб телегу, накрыв несколькими одеялами. С час пришлось ждать, пока раненых погрузят на другие повозки. Матэ слышал, как санитары спорили, кого из раненых следует забрать, а кого оставить здесь.

Наконец повозки медленно тронулись в путь; позади остались сельские домики. По обочинам дороги валялись брошенные хозяевами мотоциклы, разбитые и перевернутые машины, замерзшие трупы людей и туши павших лошадей.

На козлах повозки, в которой лежал Матэ, восседал солдат лет сорока. Он ни на минуту не спускал глаз с дороги, так как ехал в голове колонны, чему был обязан не только своим степенным возрастом, но и тем, что у него дома осталась большая семья, за что он пользовался особым уважением даже у офицеров.

Время от времени возница оглядывался, внимательно смотрел на Матэ, заговаривал с ним, что-то спрашивал, но Матэ лежал неподвижно. Временами ему казалось, что он действительно контужен.

Наконец солдат замолчал. Проехали километров пять, и повозки венгерских раненых догнала длинная вереница немецких саней. Венгры уступили гитлеровцам дорогу, съехав на обочину, и совсем остановились. Возница слез с козел, достал из-под соломы бутылку с ромом и отпил из нее несколько глотков.

— Скажи мне, откуда ты родом? — пробормотал он и, наклонившись над Матэ, смерил его взглядом.

Матэ открыл глаза и встретился с насмешливыми глазами солдата.

Мимо них на большой скорости промчались сани с гитлеровцами.

— У меня есть хороший друг. Мы с ним рядом лежали в сарае, — сказал Матэ. — Нашел бы ты его.

— Как он выглядит?

— Голова у него вся забинтована. Видны только глаза да рот.

— А зовут его как?

— Амбруш. Дьюла Амбруш.

Покачав головой, солдат исчез за повозками.

— Нет такого в колонне, — заявил он, вернувшись через несколько минут.

Больше Матэ за всю дорогу не проронил ни слова. В нем вдруг проснулось сильное желание во что бы то ни стало добраться до родного дома.

Стоило Матэ подумать о доме, как перед его глазами возникла бородатая фигура отца. Матэ вспомнил, как отец, плавно раскачиваясь из стороны в сторону, шел из шахты в своих тяжелых ботинках с незавязанными шнурками. Дойдя до корчмы, отец всегда останавливался в раздумье, не зайти ли, чтобы пропустить стаканчик-другой винца. А весной отец каждое воскресенье шел в горы к небольшой речушке, где ловил форель, и к обеду приносил домой несколько серебристых рыбин.

В город колонна с ранеными прибыла поздно вечером. Проехали мимо станции, на которой вовсю работали ребята из рабочей команды, ликвидируя последствия бомбардировки. Многие здания сильно пострадали, и потому улицы были полузасыпаны обломками кирпичей, что еще более затрудняло движение автотранспорта и повозок. Город был забит беженцами и военными. На перекрестках дорог сидели измученные солдаты, дожидавшиеся, когда кто-нибудь посадит в машину и заберет их с собой.

Временами на перекрестке появлялся какой-нибудь офицер. Покраснев от напряжения, он громко кричал, пытаясь навести порядок. Те, у кого не выдерживали нервы, выхватывали пистолеты и палили в воздух. В такие минуты солдаты разбегались кто куда, жались поближе к развалинам зданий.

Проехав станцию, колонна с ранеными въехала на школьный двор. В темноте можно было разглядеть бумажные крест-накрест полосы, которыми были заклеены окна. На лестнице тускло горела какая-то лампа.

Возчик слез с повозки, снова достал из-под тряпья бутылку с ромом и, сделав несколько больших глотков, подал ее Матэ.

— Я за свою службу немало раненых перевез и могу тебе точно сказать, что твое здоровье вне всякой опасности.

Ночью Матэ почти не спал: беспокоила неизвестность. Из головы не выходили слова возницы. Матэ приходилось видеть контуженых, с серыми землистыми лицами, которые, словно мухи, валились с ног. Слышал он, что у них нередко может идти носом кровь, временами они теряют зрение или слух, а иногда умирают от кровоизлияния во внутренние органы.

В голове у Матэ засели слова Амбруша, что в этом случае самое главное не открывать глаза и не шевелиться. Матэ дважды приоткрывал на миг глаза, когда с него стаскивали китель и брюки. К счастью, санитары ничего не заметили.

Ночью в комнату, где лежал Матэ, кто-то вошел. Пройдя между кроватями тяжелой походкой, вошедший остановился возле койки Матэ.

«Это, наверное, мой ротный», — подумал Матэ, волнуясь, но он ошибся.

Утром он снова разыграл сцену беспамятства. Что будет с ним дальше, когда врачи как следует осмотрят его, Матэ не знал. Он боялся, что больше не сможет притворяться. Какие только мысли не приходили ему в голову, пока он лежал на койке с закрытыми глазами.

Иногда он мысленно переносился в далекое детство, видел себя на футбольной площадке, где он ловко гонял мяч по полю, сидел в раздевалке на собраниях команды, когда управляющий шахтой, раскачиваясь на плетеном стуле, сообщал им состав игроков на воскресный матч, а потом вдруг спрашивал:

— Ребята, кто из вас скажет, где находится остров Мальта, тот получит от меня две сигареты. Тот, кто назовет мне все рудничные газы, получит пять сигарет.

Матэ подавал большие надежды в футболе, однако стать профессиональным игроком он не мечтал. А однажды к ним пришел настоящий тренер. Весь вечер он просидел у них в кухне, обещая сделать из Матэ второго Женгелера. Матэ смущенно слушал тренера, думая о том, что он вот уже который день работает в шахте, стоя по колено в селитряном растворе. И если он сейчас снимет ботинки и покажет тренеру ноги, то тот просто назовет его конченым человеком.

Не умея как следует объясниться, Матэ напрямик сказал тренеру:

— Ни в какие профессионалы я не пойду, господин тренер!

И вот сейчас, лежа среди раненых и обмороженных солдат, дыша тяжелым спертым воздухом, он все чаще и чаще вспоминал мирную жизнь, в которой не было ни контуженых, ни раненых, ни обмороженных, в которой люди не жили одним днем или часом, как это бывает на фронте.

Новый воздушный налет противника не был для Матэ неожиданностью: в глубине души он ждал его. Утром гитлеровцы подожгли несколько пустых