Надо признать, для необразованного отброса Макс демонстрировал довольно неплохую осведомлённость в вопросе. Я не знал, было ли это связано с тем, что он изучал тему немоты из-за того, что его собственная мать была глухонемой, или с чем-то другим, но он с ходу смог вникнуть в суть изначальной проблемы.

«Родители не верили, что я болен, поэтому не считали должным что-то с этим делать», — написал я.

— Идиоты. Никогда не понимал такой хуйни.

«…?»

— Есть дети, которыми никто не занимается, потому что у них вообще нет семьи, но какого чёрта подобное случается и с теми, кто живёт с родителями? Нахуя вообще заводить ребёнка, если не собираешься нормально о нём заботиться?

Я пожал плечами. Хоть я и не питал особо тёплых чувств по отношению к своим родителям, всё же не держал на них зла. Я настолько привык быть безмолвным, что был готов прожить таким всю оставшуюся жизнь и нисколько не думал об альтернативной версии прошлого, в котором меня вполне могли бы вылечить.

Макс будто прочитал мои мысли и с некоторой издёвкой спросил:

— А сам чего?

Я покачал головой. Мне не хотелось обсуждать своё нежелание контактировать с кем бы то ни было с человеком, который сам по себе представлял яркий пример того, почему мне претило какое-либо общение. Не говоря уже о том, что как раз от таких, как он, я больше всего натерпелся в школе и упоминать в его присутствии о своей слабости было всё равно что размахивать красной тряпкой перед быком.

Наверное, я, сам того не замечая, одарил парня слишком презрительным взглядом, из-за чего Макс хмыкнул.

— Поганая же, должно быть, была у тебя жизнь, раз ты даже не рвёшься становиться полноценным членом общества.

Я напрягся, подумав, что меня снова отметелят за неприкрытую неприязнь, когда после своих слов Макс сдвинулся с диванной подушки в мою сторону. Но парень лишь наклонился и нащупал под диваном валяющуюся на полу пачку сигарет. Чувствуя, что уже сам весь насквозь пропитался запахом табака, я решил не дожидаться, пока Макс опять закурит, поэтому, пользуясь тем, что он ещё был адекватным, начал печатать свою просьбу о том, чтобы мне вернули микросхему и деньги. Не успел я написать и нескольких слов, как парень сказал:

— Мне тоже не нравится большинство людей. Да и что уж скрывать, я сам такой же отвратительный человек, как и многие. Но всё существующее вокруг нас дерьмо не стоит того, чтобы отгораживаться абсолютно от всего мира. Если раньше тебе попадались одни подонки, это не значит, что ты из-за них должен провести всю свою жизнь в молчании. Дело твоё, конечно, но, как по мне, это откровенная херня.

Мой палец замер над сенсорной клавиатурой. Я бы усмехнулся, но не хотел лишний раз тревожить разбитые губы. Тому, кто не был скован какими-либо нравственными нормами и сам являлся тем, кто мог унижать и подавлять других, невероятно просто было рассуждать об убогости человеческой природы. Я сомневался, что Макс когда-либо мог сталкиваться с теми оскорблениями и унижениями, через которые довелось пройти мне, чтобы учить меня вере в хороших людей.

Видя отразившийся на моём лице скептицизм, Макс бросил:

— Ну, ты точно как Подлец. На ебале написано, что ты бы мне сейчас с радостью погрыз кроссовки. Можешь в них ещё и нассать, но я знаю, о чём говорю, потому что вырос в детдоме. Если бы я оборачивался на свою жизнь там, то уже гнил бы за решёткой, как мой папаша.

Я вскинул брови.

— Ага, — парень всё-таки выудил из пачки очередную сигарету. Покручивая её в пальцах, Макс равнодушным голосом пояснил: — До двенадцати лет я жил с родителями. Пусть моя мать и была глухонемой и с ней бывало сложновато, жили мы неплохо, если не брать в расчёт, что она родила меня от конченого ублюдка-алкоголика. Не знаю, как она могла терпеть его столько лет, потому что ему всегда нужны были только деньги на бухло и бесплатный секс. Походу просто пыталась сохранить семью. В конечном счёте во время одной из своих попоек отец допился до того, что даже перестал соображать, что мама его не слышала, и разбил ей голову о батарею, потому что она якобы отказалась дать ему деньги на водку. После этого отца посадили, а меня упекли в детдом. И, знаешь, может, там было и несладко и мне не удалось вырасти таким, каким меня бы хотела видеть мама, но мне есть ради чего стараться полюбить людей, потому что я точно не хочу кончить, как отец.

Макс наконец зажёг сигарету и, зажав её в зубах, пробормотал:

— И зачем я только тебе всё это говорю, всё равно ж ответить ни черта нормально не сможешь. Да и вообще явно хочешь смотаться как можно быстрее.

Я сглотнул. Такая внезапная откровенность действительно ввела меня в некоторый ступор. Судя по тому, что мне когда-либо доводилось слышать о жизни в детских домах, в которых дети чаще всего были предоставлены сами себе и были лишены какой-либо любви, я мог представить, почему оттуда можно было выйти во взрослую жизнь с поломанной психикой. Но это не отменяло того факта, что, несмотря на одиночество и сложное детство, некоторым все-таки удавалось сохранить в себе человеческое. Макс сам прекрасно осознавал, что он едва ли мог входить в их число, поэтому почему я должен был после его рассказа считать иначе?

Задумавшись, я написал только одну фразу: «Мне жаль, что с твоей матерью случилось подобное».

— Засунь в жопу своё неискреннее сочувствие, оно мне не нужно, — затянувшись, хохотнул Макс. — Я всего лишь хотел сказать, что не стоит ставить крест абсолютно на всех. Я вот вышел из прогнившей богадельни, когда мне исполнилось восемнадцать, и, наконец-то выбравшись в нормальное общество, решил попробовать пересмотреть своё отношение к людям. Как оказалось, отморозками действительно являются далеко не все, хотя раньше я считал иначе. Может, и ты когда-нибудь к этому придёшь.

Я еле сдержался, чтобы не закатить глаза. Неужто под нормальным обществом он подразумевал тех больных мразей, с которыми общался? Это было нелепо и до омерзения смешно. Я больше не хотел слушать его байки, поэтому стёр написанное ранее и снова принялся печатать про то, что хочу уйти.

Когда Макс увидел моё сообщение, он нисколько не был удивлён. Он потёр лоб и сказал, что я мог взять микросхему и деньги со стола и валить на все четыре стороны. Я вновь