— Леда.

— Леда. Как думаешь, пойдет со мной? Мы могли бы взять гондолу. У меня мозоль на пальце.

Катерина проводила Леду вниз к ждущему в гондоле Бастиано. Она заметила, как зарделось морщинистое лицо ее супруга, когда он увидел девушку. Как Катерина и ожидала. Леда казалась настоящей красавицей в просторном синем хлопчатобумажном платье, с блестящими на солнце глазами. Сидящий в гондоле Бастиано тут же подскочил и помог девушке сесть, не дав возможности гондольеру даже предложить свою помощь.

— Прошу! Прошу, Леда! — приветствовал он, похлопывая ее по спине и едва не потеряв равновесие.

Леда снисходительно улыбнулась кавалеру. Катерина засмеялась про себя. Ревности она не испытывала. Она понимала, что внимание ее супруга к Леде совершенно невинно. И кроме того, она его никогда не любила как жена.

Аптека «Веккиа» («Старуха») располагалась на площади Сан-Люка. Площадь, расположенная рядом с Большим каналом и неподалеку от моста Риальто, всегда гудела, как улей. Но сегодня все трое услышали рев толпы еще задолго до того, как повернули к докам.

— Что происходит? — поинтересовалась Катерина.

— Сегодня у нашей «Старухи» праздник! — ответил гондольер. — Давняя традиция аптеки «Веккиа». — Катерина видела, как он украдкой бросил взгляд на Леду.

— О господи! — воскликнула Катерина. В Венеции каждый день какой-нибудь праздник. Ей не хотелось в шумную толпу. Может быть, попросить Бастиано отправиться в другую аптеку?

Гондольер сделал последний гребок и повернул нос лодки к швартовым столбам.

Слишком поздно.

Они вышли из гондолы и направились по узкой улочке на площадь. Леда бежала впереди, влекомая музыкой и весельем. Катерина взяла Бастиано под руку — тот прихрамывал из-за мозоли — и стала играть роль заботливой жены.

Когда они вышли на площадь, их согрело весеннее солнце. Аптеку в самом дальнем углу площади сейчас загораживала наспех возведенная деревянная сцена. На сцене сидела огромная кукла пожилой женщины — Старухи. Они стали пробираться поближе, чтобы лучше видеть. Лицо Старухи было сделано из кожи: коричневой и сморщенной. Губы и щеки выкрашены в красный цвет. Волосы — спутанные рыбацкие сети, а сверху нахлобучена шляпа с мягкими полями.

Старуха выглядела ужасно, но два молодых актера на сцене с выбеленными мукой лицами оказывали ей повышенное внимание. Они становились на колени, целовали ей руки и ноги, они танцевали и скакали вокруг нее. Катерина подумала: как же они красивы — со стройными, обтянутыми чулками ногами и черными напомаженными волосами. Она какое-то время наблюдала за их фиглярством, потом отпустила руку Бастиано. Она и так слишком долго прикасалась к супругу, ей уже было неловко.

Один из актеров кого-то заметил в толпе и поманил на сцену. Он прижал руки к сердцу, пылко о чем-то моля. Затем свалил Старуху на пол. Толпа радостно ликовала, пока не в лад играли расстроенные инструменты. В конце концов на сцену выбежала девушка. Это была Леда! Платье соскользнуло с плеча, она согнулась пополам от смеха. Такой счастливой Катерина Леду еще никогда не видела — обычная шестнадцатилетняя девчонка.

Молодой актер провел Леду к тому месту, где сидела Старуха. Он взял ее за руку и поцеловал, театрально поклонился. Толпа взревела еще громче в экстазе. Красота побеждает Старость. Второй актер распилил Старуху пополам, из нее посыпались сладости и конфетти. Дети бросились за конфетами, стали, словно голодные волки, тянуть тело куклы.

Толпа начала редеть, и Бастиано стал пробираться к аптеке. Катерина осталась ждать снаружи, опираясь на деревянную сцену. Аптеки она не любила, не любила ничего, связанного с болезнями. Мимо прошли два смеющихся актера-красавца. Они вспотели от представления, и пот струился по их лицам в муке. В памяти Катерины промелькнуло воспоминание, и она замерла как вкопанная. Она смотрела им вслед, вспоминая о той ночи много лет назад, когда Джакомо сам спрятал лицо за слоем муки.

Она тяжело сглотнула, чтобы отогнать воспоминание, и склонила голову. Во рту появился привкус желчи.

Вечером Бастиано присоединился к ним за ужином. Катерина так и не могла понять, зачем ему обедать или ужинать в компании: ведь он просто накладывал себе на тарелку еду и молча засовывал ее себе в рот. И тем не менее после ужина он учтиво предложил Леде фруктовое мороженое, а когда девушка согласилась, шаркающей походкой спустился, чтобы принести угощение, которое он хранил во льду.

Все трое с наслаждением съели мороженое — Бастиано всегда выбирал с необычным вкусом, например гранатовое или фисташковое. Лицо Леды порозовело и загорело за день, проведенный на улице, девушка выглядела очень довольной. Мыслями она витала где-то далеко.

В конце концов, к облегчению Катерины, Бастиано отправился вниз, спать. Он всегда был для нее будто тяжелое пальто летом, когда вообще хочется ходить голышом.

Леда ободряюще улыбнулась Катерине через стол. Катерина поняла, чего девушка ждет. Или этого больше ждала сама Катерина? Не быть до конца жизни Старухой? Вспомнить время своих нежных вздохов-охов?

— Хочешь послушать историю дальше? — спросила она у Леды. Девушка кивнула.

Катерина ушла, чтобы достать письма из шкатулки слоновой кости. Молчаливая стопка писем могла рассказать всю ее историю. Но она взяла лишь несколько, вдохнула сладкий запах их страниц, прижала их к груди.

Венеция, 1753 год

В следующий раз я увидела Джакомо, когда начался сезон карнавалов, в начале июня. Во времена моего детства и отрочества карнавал всегда знаменовался небольшой ярмаркой у церкви на площади Сан-Джорджо. Девочки и мальчики в масках танцевали furlana[9], повсюду были развешаны гирлянды из цветов, а воздух наполнен запахом жареных орехов. Но позже я поняла, что карнавал придумали для того, чтобы хоть ненадолго спрятаться от мира — будь ты мужчина или женщина, богач или бедняк. И стать тем, кем на самом деле не являешься, жить той жизнью, о которой мечтаешь.

Театры в Венеции были разрешены только во время карнавалов. Я же никогда не была ни в опере, ни на балете. А сейчас Пьетрантонио пригласил меня пойти с ним. У нас была тайна: в театре Сан-Самуэль нас встретит Джакомо.

Нашу доверчивую маму, как всегда, можно было обвести вокруг пальца.

— А какую оперу дают? — поинтересовалась она. Мы стояли на кухне, она предложила моему брату теплый пирожок с корицей, завернув его в льняную салфетку.

— «Мир вверх тормашками, или Женщины правят»[10], — ответил он. Выхватил пирожок у мамы из рук и, сунув себе в рот, засмеялся, пока не подавился крошками. Наверное, он думал как раз о том, что у самой мамы в голове все вверх тормашками.