Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мама любила брата больше, чем он того заслуживал.
Джульетта пришла к нам в гости в день представления, чтобы одолжить мне платье. Она была чуть полнее, чем я, но эту проблему легко было решить, затянув платье потуже. И она знала, что мне всегда нравилось это платье. Шелковое, цвета полыни, расшитое золотыми стрекозами. Золотая нить спускалась петлями, словно изображая насекомых в полете.
— Мне не стоило бы помогать тебе выглядеть сегодня настоящей красавицей, — сказала она, когда закончила затягивать корсет. Платье все еще источало ее сладкий запах — как цвет апельсинового дерева.
Она достала из кармана миниатюрную шкатулку для драгоценностей.
— Закрой глаза и протяни руку. — Она вложила мне в ладонь какую-то безделушку.
Я открыла глаза. Там лежало шесть стрекоз — заколки для волос под платье.
— Ой! Какая красота! — воскликнула я. — Украсишь ими прическу?
Джульетта жестом велела мне сесть перед зеркалом. Она украсила стрекозами — светло-розовыми, желтыми и зелеными — мою прическу. И они засияли у меня в волосах. Я ощущала ее нежность, искреннюю любовь ко мне.
— Ты уверена, что Пьетрантонио не бросит тебя там среди ночи? — спросила она. — Не выпускай его из виду.
— Не волнуйся! Не выпущу! — заверила я.
Мы обе играли в игру, и обе об этом прекрасно знали. Мы понимали, что Пьетрантонио не из тех братьев, которые будут беречь чью-то репутацию.
— Будь осторожна, cara[11], — сказала она, осматривая меня в зеркале.
Я встала и обняла ее.
— Что я сказала тебе? — спросила я, беря ее за обе руки.
— Что с тобой все будет отлично?
— Вот именно!
Она встревоженно взглянула на меня и сжимала мои руки, пока я наконец-то их не отпустила.
* * *
Около полуночи мы с Пьетрантонио вышли из дома и отправились в плавание по Большому каналу. Я надела в каюте гондолы простую черную кожаную маску. Пара стеклянных стрекоз упала с моих волос на бархатное сиденье. Я подхватила их и приколола назад. Они казались живыми созданиями, порхающими в ночи.
Я открыла ставни, чтобы полюбоваться окрестностями. На улице было тепло, и все вышли на балконы, наблюдать за парадом лодок на Большом канале. На балюстрадах были развешаны шелковые стяги и ковры. Наш гондольер запел «Если ты меня любишь» («Но если ты думаешь, что я должна любить одного тебя…»), а дальше его песню подхватил кто-то из темноты канала («Пастух, ты наверняка себя обманываешь…»). Настроение у меня было хорошее, и я стала тоже подпевать.
— Останови здесь! — велел Пьетрантонио гондольеру.
— Ты что задумал? — повернулась я к брату. — Мы где?
— У Ридотто, — ответил он.
— Ты… выходишь здесь, чтобы поиграть в карты? — удивилась я. — Со мной в оперу ты не едешь?
Он похлопал по кошельку с монетами, который лежал у него в кармане бриджей.
— О нет! Джакомо заплатил мне немало, чтобы я отослал тебя к нему одну. — Он оставил меня в каюте и выпрыгнул на мокрый тротуар.
Вот, значит, как… меня купили на ночь. Я почувствовала себя куртизанкой. Но в то же самое время я ощутила себя удивительно ценной. Желанной.
— А как же я вернусь домой? — крикнула я вслед брату через открытое окно, неожиданно вспомнив о главном.
— Ах да! — крикнул Пьетрантонио в ответ. — Я сказал маме, что потерял ключи. Она обещала оставить дверь со стороны канала открытой. — Он театрально мне поклонился и зашагал прочь.
Вот уж балабол! Гондольер посмотрел на меня, ожидая приказа.
— В театр Сан-Самуэль, — велела я. — Voga![12]
Гондола заскользила в ночи. Я откинулась на спинку дивана и обхватила себя руками, чтобы успокоиться. Ладони у меня были липкими, я вытерла их о платье. О платье Джульетты. Что бы она обо мне подумала, если бы увидела? Впервые в жизни одна на улице, направляюсь на встречу с любимым!
Сердце мое трепетало. Я понятия не имела, что ждет меня впереди. Но… меня ждал Джакомо.
— Наконец-то! Мы по-настоящему одни.
Джакомо встречал меня на залитых светом фонаря ступенях перед театром. На нем был традиционный венецианский карнавальный костюм: длинная черная накидка с капюшоном, под которой скрывались голова и плечи, черная треугольная шляпа и белая угловатая маска, напоминающая птичий клюв. Маску он снял, чтобы я смогла узнать его в роящейся толпе не только благодаря его необычному росту.
Я ощутила трепет до кончиков пальцев, когда увидела его в этом зловещем костюме. Он взял меня за руку — какая большая, теплая и уверенная у него ладонь! — и повел внутрь.
Театр Сан-Самуэль поразил меня своей схожестью с огромной золоченой шкатулкой для драгоценностей. Никогда еще я не видела такого великолепия, даже в церкви. Повсюду оранжево-золотистым пламенем горели свечи, освещая четыре яруса позолоченных балконов, возвышающихся над сценой. На темно-синем потолке поблескивали тысячи золотых звезд.
Мы стали подниматься. Все выше и выше, до самого четвертого яруса.
— А почему… так… высоко? — спросила я, задыхаясь. Уже пожалела, что так туго затянула платье.
— Я сейчас покажу, — ответил он, подводя меня к краю балкона.
Мы посмотрели вниз в яму. Я смогла разглядеть разносчиков, которые сновали между переполненными рядами, торгуя вином, сосисками, фруктами, орехами и семечками. Кто-то громко имитировал кукареканье петухов и кудахтанье кур, слышались смех и крики. Кто-то ради забавы бросался семечками и кусочками фруктов, и казалось, происходило что-то вроде соревнования: кто покажет себя бóльшим дураком.
— «Мужчины — это обезьяны снаружи и свиньи внутри», — с серьезным видом произнес Джакомо. — Это цитата из Библии.
Я недоверчиво посмотрела на него, но не смогла сдержать улыбку.
— Обожаю ямочки на ваших щеках, когда вы улыбаетесь, — сказал он, касаясь моей щеки чуть ниже маски. И даже когда он убрал руку, я продолжала чувствовать прикосновение его пальцев на своей коже. Я дотронулась до своей щеки, будто навсегда запечатывала это ощущение.
Мы пошли искать свою ложу. Внутри было душно, во-первых, из-за высоты, во-вторых — из-за тысячи горящих свечей. К нам подошел официант, чтобы предложить фруктовое мороженое, которое мы с радостью купили. Джакомо снял свой плащ и маску, но я маску снимать не стала, боясь, что меня узнает кто-то из знакомых моего отца.