вечера в свой лагерь, устроенный там, где Лавуя-река впадает в Ладожское озеро, всё одно не поспеет. Стрельцы, гнавшие навстречу, по размякшей от недавнего дождя лесной дороге, толпу холопов, при виде воеводы сбили древками алебард своих жертв почти к самым древам. Десятник, сняв шапку, низко поклонился даже не заметившему его Потёмкину. Вдруг один, оттолкнув стрельца, пал прямо в ноги коню стольника. Красавец Яхонт застыл каменно, презрительно раздув ноздри и громким ржанием давая понять: марать копыта о мальца, которого соплёй перешибёшь, – не для боевого коня.

– Спаси! Боярин и воевода! – не поднимая головы кричал парень, которого уже охаживал плёткой подбежавший десятник.

– Встать! Раб!

– Я не раб! Do manus![24]

– Стой, пёс! – махнул рукавицей десятнику враз пробудившийся Потёмкин, меньше всего ожидая услыхать в этой глухомани латинское слово и с интересом разглядывая комок грязи и крови под ногами Яхонта. И ему ведом язык великих кесарей?

– Jntelligisme linguam Latinam?[25] – грозно вопросил стольник.

– Recte quidem, Domine spectatissime[26]… – срывающимся голосом пробормотал парень. – Я сын попа, Васька Свечин, взятый обманом. Я тебе пригожусь, боярин. Я ведаю и по-шведски, и немчинов язык знаю. У Невы рос!

– Поднять, умыть, накормить, опосля представить пред мои очи, – приказал воевода.

Подождав, пока парня поднимут, тронул коня.

– Куды ещё взять! Отрок приказу Челищева с теми холопьями гребцом быть должон, – встрял десятник.

– Царёву стольнику перечишь, пёс! – прорычал Потёмкин, и кичливый стрелец сник, вобрал голову в плечи, рухнул на колени, узрев в единый миг бездонную огнедышащую пропасть, разверзшуюся между ним и разгневанным барином, принадлежащим к тем, кто правит всеми делами на Руси под рукой великого государя.

– А десятника – дать знать Челищеву – в его место! К веслу! – не поворачивая головы решил судьбу стрельца воевода.

Поезд Петра Ивановича Потёмкина продолжил путь. На одной из телег, наспех умытый водой из следовавшей с запасливым Акимом бочки, переодетый в чистые порты и рубашку, уплетал щедро намазанную мёдом краюху хлеба молодой попович.

А Потёмкин вернулся к своим думам о том, как исполнить волю государя Всеа Росии Алексея Михайловича и побить шведов столь малым войском. Да, новгородский воевода князь Голицын снабдил его – спасибо превеликое – поспособствовал: снабдили воеводу деньгами без проволочек, и ратные люди получили должное жалованье. Получено изрядно и знатного зернёного пороха в картузах. Но… людей мало. Пришедшие ж казаки сразу дали понять: не люб им воевода. Подчиняться его воле не желали, до открытых угроз доходило! Очень им не нравился и приказ Потёмкина, запрещавший грабить и притеснять местное население, как в росейских пределах, так и в шведских землях. Особливо это касалось всех православных, зорить дозволялось токмо шведов, немцев и прочих латышей[27]. А до них предстояло ещё добраться! Православные же со своим нехитрым скарбом, а иные, кто побогаче, – и со скотом своим, и с казной – валом валили в лагеря Потёмкина и Пушкина. Но трогать их воспрещалось под страхом смерти! Лишь люди Челищева иногда рисковали забижать местных, но их ждала кара неминуемая – жалобы на паскудников уже были поданы как воеводе Пушкину, так и князю Голицыну, и даже на Москву! А те всё продолжали своевольничать! Вон и поповича в гребцы б забрали, не вмешайся стольник!

С юных лет полюбивший чтение и льнувший к отцову куму – дьяку посольского приказа Фёдору, Потёмкин в мечтах от имени царского правил великие посольства в заморских странах, добивался выгод премногих для своего государя. Потому и расспрашивал учёнейшего человека Фёдора о старинных делах посольских, договорах с соседями росейскими – и дьяк охотно беседовал с любознательным отроком, а потом даже стряпчим его к себе в приказ пристроил. Тут уж отвёл душу дворянский сын Пётр Потёмкин! С дозволения дьяков читал старые трактаты, свёл дружбу с толмачами и начатки нескольких языков изучил, с грехом пополам латынь усвоил. И когда он, младший сын в семье, был пожалован в царёвы стольники – казалось, путь к делам посольским открыт.

Ан нет! Внимательный к своему окруженью, молодой царь Алексей Михайлович заметил верность зрелого мужа Петра Потёмкина, его неукоснительное исполнение любой царской воли, ревностное служение своему государю – из чести, не за злато! И решил его по воинской надобности употребить. И ведь не ошибся! Под началом князя Ромодановского стольник прекрасно дрался с поляками и даже взял град Люблин! Возможно, проснулся в нём глас крови: Потёмкины-то пошли от шляхтича Потембы, отъехавшего на Русь лет полтораста назад. А в Речи Посполитой, так уж повелось, каждый шляхтич с рожденья воин!

Вот и ныне получил верный слуга царёв Потёмкин под своё начало отряд для войны со шведом в Ижорской земле. Волен в своих решениях, и никто его не одёрнет – новгородский воевода князь Голицын понимает: на месте стольнику куда видней, чем ему из древней русской столицы или князь-боярину Милославскому из Москвы. Но и спрос будет велик!

Потому каждый свой шаг обдумывает воевода, потому и с Пушкиным уговорились гонцами обмениваться, потому и многих бегущих от шведа сам подробно расспрашивает в надежде узнать о противнике ране неведомое.

Ведомо было Потёмкину, что народ православный, нежданно-негаданно для него оказавшийся полвека назад под шведом, начал утекать в Росею ещё до того, как в Стокгольм свиток с текстом Столбовского мира доставили. И по договору сему русские должны были беглецов шведам выдавать. И случалось такое, но… редко и без особого усердия. К тому же крестьяне часто укрывали беглецов, а власти особо и не старались их разыскивать. Да, официально издавались грозные указы не принимать перебежчиков, но в то же время из Москвы устно намекали: в сем деле не усердствовать.

«Щас, выдадим вам, нехристям, православных, – зло пробурчал под нос Потёмкин, и Яхонт скосил глаз на хозяина: уж не бредит ли? А всадник продолжал размышлять. – Вота ведь какое дело! После Столбовского мира крестьяне лучше дворян оказались. Те, не желая терять имения, Бога забыли, в лютеранскую веру подались, ошведились! Тока бы своё добро сохранить и заполучить шведские дворянские привилегии».

А крестьяне веру отцов блюли в чистоте, потому и притеснялись как фогтами и лансманами[28], так и помещиками, которым вскоре корона почти все казённые земли раздала.

И пригнули тяжкими налогами православных к самой земле. В кажный двор заглянули, всё в особые книги занесли: где и каки люди, лошади да жеребяты, коровы да нетели, бычки, овцы, козы, свиньи, собаки, рыболовные сети, тенеты[29]. Медь, хмель, ружья, рожь да овёс в поле и