Князь поглядел поверх тына. С Аргамачьей горы, на которой стоял Кремль, были видны окружающие Елец леса — Радушкин, Воргольский, Пришний, Истошный, Суслов, Хомутов. Вдали, едва-едва — Ищеин. Монастырь Знаменский виден.

Князь скрипнул зубами. Многолюдна и сильна монастырская дружина у игумена. Только игумен сам ею распоряжается. Хочет — даст городу в помощь, а бывает — сами взаперти сидят, монастырь обороняют. За одно спасибо сказать можно — крестьяне из окрестных деревень там при угрозе прячутся.

Князь спустился с тына, прошел мимо княжеских амбаров да подклетей, вышел на Соборную площадь, зашел в Успенскую церковь — свечку Николаю-угоднику поставил, помолился, с настоятелем поговорил. Обычно князь молился в личной часовенке при тереме. Все шло как обычно. Досада только душу немного грызла — надо было второго человечка в Суслов лес послать. Упустил лазутчика! Он же теперь по другим городам, где обоз побывает, вынюхивать станет.

Князь вернулся в свои хоромы. Время было обеденное, и за княжескими заботами не стоило забывать о грешном теле.

К столу — присоединиться к обеденной трапезе — пришла любимая жена. Слуги проворно поднесли горшочки с горячим супчиком из заячьих потрошков. На серебряных блюдах лежали, источая духовитый аромат, пряженцы с грибами, луком и яйцом, расстегаи с рыбой. Стояли в расписных глиняных тарелках капуста квашеная, яблочки маринованные хрусткие, огурчики соленые — один к одному. На длинном блюде дымились жареные карасики в сметане.

Князь окинул взглядом стол — небогато, но и не праздник какой сегодня, чтобы белорыбицей баловаться. Хотя и есть в подвалах, лежит на льду.

Слуга склонился к уху князя.

— Вина подать или пива?

— Пива давай, уж больно хорошо его Афанасий варит.

Зайчишку, из потрошков которого был сварен суп, князь еще вчера собственноручно убил. Леса на княжеской земле объезжал, а косой из-за кустов и выскочил, да стрелой по дороге полетел. Гикнул князь, погнал коня, да кистенем промеж ушей косому и ударил.

Дома слуги зверька ободрали, выпотрошили тушку, да в слабом яблочном уксусе и замочили. Известное дело: зайца коли не вымочишь, мясо потом не разжуешь.

Подвесив к седлу убитого зайчонка, князь и молодость свою вспомнил, и мясца свежего к столу привез.

А леса осматривал, дабы решить, что людишкам в посад для строительства домов отдать, а что для ремонта тына да ворот приберечь. Дуб, ясное дело, для тына, сосна да ель — для домов.

Ключник князя сопровождал, слушал внимательно — за неправильный поруб ему отвечать.

— И здесь сосну порубить, — указал князь.

— Не можно, княже, монастырские то земли, — покачал головой ключник.

— Знаю, — недовольно скривился князь, — да немного можно — хлыстов двадцать. От монастыря не убудет.

— Жаловаться придут, челобитные патриарху писать будут, — продолжал ключник.

Князь только рукой махнул. И земли у монастыря хорошие — пахотные, и леса есть, серебром князь периодически настоятеля одаривает, а все жалуются.

Набрать бы еще людишек в войско, да казна не позволяет. Денег — только до нового урожая дотянуть. А будет ли он — одному богу известно. Хотя зима снежной была, земля весной влагой напиталась, травы вон какие взошли. Еще бы дождей да солнышка, тогда и подать собирать можно. Лишь бы басурмане летом набег не сделали. Все порушат, лошадьми урожай вытопчут, людей в полон уведут. И так уже деревни полупустые. Одно выручает — из Великого княжества Литовского людишки бегут, поскольку там еще хуже. Священники совсем распоясались, ни бога, ни короля не боятся. Одно слово — схизматики.

После обеда Федор Иванович степенно поднялся в свой кабинет — посидеть, подумать. То ли письма с гонцами отправить к соседям, в княжество Пронское да Новосильское, и к Олегу — в Рязань, то ли самому съездить: посидеть, пива попить да обмозговать… Пожалуй, лучше самому съездить, глядишь — чего-то узнать удастся.

Хоть Федор Иванович и данник Рязанского князя, но и добрых отношений с соседями терять никак нельзя. Хоть они совсем и не друзья Олегу — уж больно он заносчив, всех под себя подмять хочет.

Размышления князя прервал сын Иван. Постучав, он вошел, плотно дверь за собой прикрыл, уселся на деревянный стул напротив стола.

— Все в лучшем виде, княже, исполнено.

— Не может быть! Митрофана-охотника в Хомутов лес отправили, а обоз купеческий на Данков пошел.

— Не зря Митрофан-охотник удачливый да следопыт. Он на опушке леса у дороги схоронился. А как обоз по другой дороге пошел, так он бегом туда. Все стежки-дорожки зная, он обоз опередил, возле дороги устроился. А дальше, князь, послушать бы его самого. Больно занятно.

— Зови.

Иван исчез за дверью и вскоре вошел вместе с Митрофаном.

Вида тот самого обыкновенного: худощавый, белобрысый, лицо в веснушках, в суконной поддевке. Из оружия только — только нож маленький обеденный на поясе.

Поклонился в пояс:

— Здрав буди, княже Федор Иванович!

— И тебе здоровья долгого, Митрофан! Присаживайся, расскажи, как да что.

— Я, значит, на опушке устроился вначале. Смотрю, обоз из города вышел и по дороге на Данков пошел.

— Это я уже знаю — княжич рассказал. Только он еще баял, интересное ты что-то сказать можешь.

— Хм, перебежал я по лесу да по оврагу — прямо к Суслову лесу. Не близко, да ведь и обоз медленно идет. Устроился я в зарослях орешника — там полянка рядом и ручей. Обозы завсегда тут останавливаются — лошадей напоить.

— Знаю это место. Так ведь и от Ельца не близко — верст семь будет.

— Что для меня семь верст? — ухмыльнулся Митрофан. — К тому же я чуть срезал, короче вышло. Так вот, обоз вышел на поляну. Возничие лошадей поить стали, воду в баклажки набирать. А купцы по очереди к этому подходили, кого Иван Федорович показал. Докладывали что-то, а он их ругал.

— Ты что — и разговор слышал?

— Слышать-то слышал, да не понял ничего.

— Они что-то по-татарски говорили?

— В том-то и дело, что нет. Я по-татарски понимаю немного — ни одного знакомого слова. Так ведь и без слов понятно, когда ругают. Он, похоже, главный в обозе.

Федор Иванович и сын переглянулись.

— А на каком языке?

Митрофан пожал плечами.

— Дальше продолжай.

— Я момента дождался, когда возле него никого не было, да и стрельнул.

— Попал?

— А то! — выпятил грудь Митрофан. — Прямо в горло. Наповал — даже не пискнул.

— А купцы?

— Они не сразу и заметили. Потом подбежали, положили на телегу его. Сами по деревьям глазищами зырк-зырк. Видно, лучника боялись. Из телег своих сабли вытащили. Да я дожидаться не стал, отполз тихонько да убег.