– Это только начало. Наверно, вокруг меня сгустилась черная туча.

Она забавно сморщила нос.

– Неужто все так плохо? Девушка грустно улыбнулась.

– Хорошо, что у меня есть чувство юмора, потому что я действительно дошла до ручки. Мало того, что вылетела с работы, так любовник меня бросил и объявил мне об этом в аэропорту, будто лучшего места не нашел. А поскольку полгода назад я оставила квартиру, чтобы переехать к нему, то и дома у меня нет. – Эмили сложила полотенце и повесила его на сушилку. – Если для двадцати четырех часов этого мало, – продолжала она, – то в тот же день я узнала, что беременна, что бабушка лежит в больнице, а теперь еще вы говорите, что кто-то намерен сжечь плоды ее труда, всей ее жизни. – Она тряхнула головой и сумела, не слишком весело, рассмеяться. – Уже боюсь подумать, что же дальше.

Знала бы она, как блестят у нее глаза от смеха, подумал Дрю. Или, как напрягся у него живот от желания, стоило ей сказать, что мужчины в ее жизни больше нет. Вполне возможно, временно. Тот тип вернется, едва узнает о ребенке. Есть же у него хоть какое-то чувство ответственности!

Эмили отошла от стола и выпрямилась.

– Для одного дня, пожалуй, достаточно.

Дрю выключил свет и пошел за ней из кухни в гостиную.

– Держать все в себе вредно для здоровья. Она села в деревянное кресло-качалку у камина и посмотрела вверх – на него.

– Почему вы так заботитесь обо мне? Вы ведь даже меня не знаете. У вас есть с кем встречаться, так что это не голод по женскому обществу.

Он сел на диван.

– Ну я же обещал, – попытался вывернуться он. Не вся правда, но он не хотел говорить, что в его глазах она стоит намного выше всех его женщин. Ему нравилось в ней чувство юмора и еще больше – что она, по всей видимости, ничего от него не хотела. Насколько он понимал, она была не из тех, кто играет в игры, и прямо высказывала, что у нее на уме. Нечто новое и свежее.

– Обещание врачу из приемного покоя, которого вы не знаете; другое – старухе, которую подозреваете в поджоге. Право же, Дрю, не стоит волноваться. Знаете, я даже спокойнее буду себя чувствовать, если вы уедете домой.

– Но мне это вовсе не трудно.

– А меня это задевает. У меня нет желания войти в вашу коллекцию.

– Жаль, – сказал он. Действительно жаль, как ни глупо. – Я останусь.

Эмили встала с качалки.

– Как хотите. Напротив моей – комната для гостей. Располагайтесь. Я приму горячий душ и лягу.

– Доброй ночи, Эмили, – негромко произнес он. Она пробормотала что-то. Может быть, пожелала доброй ночи в ответ.

Дрю сидел в тишине гостиной, пока не услышал шум льющейся воды. У него было достаточно женщин, чтобы удовлетворить свои желания, но ни одна из них не влекла его этой ночью. Он закрыл глаза и представил тонкую фигурку под душем, потом потянулся за пультом и включил телевизор. Когда это в пятницу вечером он проводил время у телика – особенно, когда рядом была красивая, возбуждающая женщина?

– Ммм, Дрю, – простонала Эмили, и сплела пальцы у него на шее, чтобы притянуть к себе для жаркого поцелуя.

Где-то в подсознании она понимала, что видит сон, восхитительный сон, но как реальна теплота этих губ!

Ее тело выгнулось навстречу ему, она вдохнула возбуждающий запах и застонала от пьянящей порочности запретного удовольствия. Если он перестанет целовать, она…

– Эмили, проснитесь.

Раскрыв глаза, она обнаружила стоявшего у кровати Дрю. Что это значит?

Надо только расцепить руки, обнимающие мужскую шею.

Эмили медленно опустила руки и пробурчала извинение. Если бы он не загораживал ей путь, она бы сбежала.

Одна надежда – авось он не догадается, что сон был о нем.

Она откинулась на груду подушек и прикрыла рукой глаза.

– Господи, как неудобно. Даже не знаю, что… – Она глянула на него сквозь пальцы и нахмурилась. – Подождите-ка. А что вы здесь делаете? – Когда твое подсознание сходит с ума по мужчине, которого едва знаешь, это одно; но когда он без приглашения оказывается у твоей кровати полуголым!..

– Нам надо ехать.

– Куда?

– Звонили из госпиталя насчет вашей бабушки.

Как же он соблазнителен для женщины в ее положении – лежащей на спине и еще не остывшей после эротического сна!

Ее смущение мгновенно испарилось.

– Что случилось?

– Сказали, что она не потрудилась позвать няню и упала. По-видимому, сломала лодыжку.

Сквозь узкое длинное окно над кроватью бабушки Эмили видела, как чернота ночного неба сменяется серым рассветом, потом ослепительным солнечным сиянием, обещавшим очередной безумно жаркий день. К двум часам дня температура подползла к сорока.

Ранним утром, когда они с Дрю появились в больнице, их заверили, что с бабушкой все будет в порядке. Операция серьезно поврежденной ноги была назначена на восемь утра.

После операции бабулю отправили в реанимацию из-за возраста. Врач-ортопед, намного старше вчерашнего интерна, терпеливо объяснил, как будет проходить операция и дальше процесс выздоровления. Примерно через шесть недель снимут гипс и вынут штыри. Потом понадобится физиотерапия. Бабушке повезло, что она не сломала шейку бедра, но все равно выздоровление будет протекать долго, опять-таки из-за возраста.

Несмотря на заверения в благополучном исходе, Эмили не покидало беспокойство. Большая часть ее детства прошла с бабушкой, и внучка считала ее в большей степени своей матерью, чем настоящую мать.

Глинис Норрис полностью оправдывала репутацию своего поколения: свободный дух и свободная любовь. Эмили всегда удивляло, зачем она вышла за Томми Дугана? Чернила на свидетельстве о рождении дочери не успели высохнуть, когда родители уже подали на развод. Отца Эмили никогда не видела, но полагала, что ей повезло: отцов ее сводных брата и сестры мать повести на регистрацию не позаботилась.

Мать родилась с любовью к странствиям. Едва вернувшись к родителям с новорожденной, она укатила в Орегон – жить в какой-то коммуне. Тогда она увезла Эмили с собой, но в пять лет девочка вновь оказалась у бабушки с дедушкой, где в основном и жила в последующие годы. За исключением редких моментов, когда в матери просыпались дремлющие родительские инстинкты.

Эти моменты Эмили ненавидела. В отличие от матери, она предпочитала знать, где будет спать следующей ночью. И лучше всего – в собственной кроватке в своей комнате. К тому времени, когда она повзрослела, неприязнь между матерью и дочерью выросла до столь тревожащих размеров, что Глинис заявила: для наших душ будет лучше, если дочь останется у ее родителей навсегда. Эмили это вполне устраивало.

Ее сводные брат и сестра, Дук и Джустин, в большой мере унаследовали материнский вольный дух и детские годы в основном провели с Глинис; но бывали времена, когда и их отсылали к бабушке и дедушке. Случалось, что сын или дочь посылались к соответствующему папе, но эти визиты редко продолжались больше недели. Потом братец и сестренка возвращались к деду и бабке снова.