К счастью, все оказалось проще, безопаснее и приятнее. Хилер прислал за ними персональный экипаж. Дополнительная честь — за рулем престарелого голубого микроавтобуса «Мицубиси» сидел родной сын доктора, Августин.

Пиф на руках — здесь подъемником и не пахло — перенес пациента в салон и, как мог, комфортно его устроил. Обложил подушками, окна поставил в такое положение, чтобы свежий воздух шел, но без сквозняка: кондиционеры, похоже, в год выпуска этого авточуда еще не изобрели.

Удивительно, но заметно уставший Богданов также заметно и повеселел. А может, и неудивительно. В такой экзотической стране, полной джипни, джунглей и хилеров, оставалось гораздо больше пространства для чудес, чем, скажем, в прозрачной и рациональной Европе.

Наконец водитель — смуглый молодой парень, с бугрившимися на открытых руках мышцами — включил стартер. Не сразу, но дизель заработал, из выхлопной трубы вырвалась осязаемая струя темной копоти, и голубенький ветеран японского автопрома неожиданно набрал приличную скорость.

Ветер засвистел на выступающих частях, автобусик загремел и затрясся всеми своими членами.

К счастью, Пиф потрудился не зря: мягкие подушки вокруг Александра Федоровича и под Александром Федоровичем делали путешествие вполне переносимым.

Большие дома быстро исчезли. Замелькали деревни, грязноватые, но с обилием зелени. И с обязательным присутствием как минимум одного костела; эта часть страны была практически целиком католической — привет от колонизаторов-испанцев.

Потом исчезла и широкая дорога.

А потом народ как-то втянулся в монотонное путешествие — и через пару часов дремали все, кроме юного Августина.

Проснулись уже в горах.

Во-первых, стало гораздо прохладнее — Пифу пришлось закрыть большую часть форточек и окон. Во-вторых, начался серпантин. Но, слава богу, Богданов все пока переносил нормально.

Дважды останавливались по санитарным нуждам, один раз — чтобы поесть.

Доехали до окраин Багио — уже темнело.

Сам город расположен некомпактно, то появляясь, то исчезая на склонах поросших большими деревьями гор.

Хилер жил в одном из особнячков, прилепившихся к очередному склону. Но сейчас он ждал гостей в номере отельчика, где они должны будут провести первые два-три дня. После краткого периода знакомства с больным целитель планировал вывезти их на океанский берег, с другой стороны гор, если смотреть от Манилы, и там уже продолжить свои чудесные манипуляции.

Наконец приехали.

Ольга Николаевна вышла из машины первой, размяла затекшие от долгого сидения ноги. Потом Пиф с помощью Августина вынес Богданова. Его посадили на деревянный стул прямо в гостиничном дворике, а двое босоногих мальчишек поволокли их чемоданы в номер.

Тут к ним и подошел целитель.

Среднего роста смуглый человек с короткими, аккуратно постриженными черными волосами. Европейские брюки, светлая майка, оставляющая руки открытыми. Как и у сына — рельефные мышцы плеч. И пронзительные черные глаза, смотрящие прямо сквозь тебя.

– С приездом, — сказал хилер на приличном английском. — Меня зовут Николас. Я буду пытаться вам помочь.

Имя оказалось, как потом выяснилось, достаточно типичным для этой части страны. Сына хилер назвал Августином — тоже след долгого испанского владения этими территориями.

Николас пожал руку Ольге Николаевне, Пифу и Александру Федоровичу. Его ладонь была сухой и горячей. Глаза — внимательными и даже как будто сверлящими. Пожимая руку, он останавливался напротив человека. И взгляд свой останавливал на его глазах.

Даже у Пифа, представителя, так сказать, официальной медицины, появилось ощущение, что хилер сканирует его внутренние органы. А заодно и мозг вместе с мыслями. Этакий филиппинский вариант продвинутой компьютерной томографии.

– Ну, что, теперь вам надо отдохнуть. А завтра приступим к работе, — наконец сказал Николас.

Он сел в голубой автобусик, и они с сыном, на минутку подкоптив солярным дымком сладкий воздух, унеслись в сгустившуюся темноту, а путешественники остались во внутреннем дворике — хозяин гостинички предложил им поужинать прямо там.

Поскольку к вечеру здорово похолодало (сказывалась высота), слуга принес гостям тонкие, но очень теплые шерстяные пледы.

Потом пили чай из красивых фарфоровых чашек. Заедали неизвестного происхождения медом и непонятными, но очень вкусными сушеными фруктами.

Из темноты время от времени вылетали неведомые и невесомые существа, перелетали освещенный электрическим фонарем круг дворика и вновь исчезали в лесном мраке. Ощутимо пахло какими-то, опять-таки неведомыми, пряными и сладковатыми цветами, причем аромат их становился все сильнее по мере того, как свежел воздух.

Никто не хотел ничего говорить. Никто не хотел уходить в номер. Этот вечер в горах, в таинственной стране, наполненный таинственными шумами, тенями и ароматами, нес в себе не только экзотические впечатления. Он нес надежду.

А надежда, как известно, умирает последней.

Дуняша бы еще подремала, но пропиликал будильник, и она пулей выскочила из кровати — опаздывать не хотелось больше, чем вставать.

Предстоящее мероприятие было вроде как не протокольное — обычный семейный завтрак. Однако все, к чему прикасалась организующая длань свекра, Станислава Маратовича, тут же становилось ритуально-твердокаменным, с полной невозможностью даже незначительных отклонений. Сказано, «завтрак в восемь», значит, в восемь ноль одну — минута все-таки нерадивым давалась — горничная внесет поднос в столовую.

Особенно обидно, что есть с утра не хотелось. Полночи не могла заснуть от безрадостных мыслей, и теперь чувство голода было напрочь забито ощущением недосыпа. Однако Кураев-старший повелел в восемь завтракать, а не досыпать — значит, так тому и быть.

Дуняша быстро приняла душ, привела себя в порядок и вышла в столовую, она же гостиная, зальчик этак метров на семьдесят, с высоченными заостренными кверху окнами, лепниной на потолке и авторской работы изразцовым камином. Приятнее и удобнее было бы завтракать на кухне, тоже не маленькой, но это не соответствовало установлениям Станислава Маратовича, а стало быть, идея не имела права на существование.

– Здравствуйте, Станислав Маратович, доброе утро, Оксана Григорьевна. — Дуняша подошла к огромному, персон на пятнадцать, дубовому столу и заняла отведенное ей место.

– Доброе утро, Дуняша, — это Оксана Григорьевна.

– Здравствуй, Авдотья, — это свекор, Станислав Маратович.

Интересно, что внешне он выглядит как университетский профессор из середины прошлого, а то и позапрошлого века: тонкие золотые очки, длинноватые пегие волосы и бородка клинышком. Дуняша всегда чувствовала себя при Станиславе Маратовиче неуютно, хотя ничего плохого свекор лично ей не сделал. Более того, в ее ссорах с Маратом нередко принимал сторону невестки. И все равно с Оксаной Григорьевной Дуняше было проще и спокойнее. А прожив в семье Кураевых без малого три года, она все чаще подозревала, что и сама Оксана Григорьевна в присутствии мужа испытывала похожие чувства. Так что они даже стали немного ближе друг другу.