Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Значит, это излечимо, – вымолвил Саймон. – Получается, ему все-таки можно помочь.
– Возможно, ему станет лучше, – подтвердила я.
Снова угри.
– Вы сможете помочь? – спросил Саймон. – Сделать… то, что порекомендовали?
– Я все еще хожу в школу, – напомнила я.
Секунду Саймон хранил молчание.
– Разумеется, – сказал он. – В таком случае мне придется найти другого врача.
Саймон удовлетворенно кивнул.
– Пожалуй, мне стоит заняться делами.
Мужчина повернулся и вышел из комнаты.
Себастьян, оставшись стоять, смотрел на меня еще мгновение, а потом вышел вслед за дядей. Я услышала, как они вполголоса переговариваются в холле. С большим трудом я поднялась и подкралась к открытой двери, стараясь разобрать разговор.
– Позволь мне остаться еще хотя бы на одну ночь, – просил Себастьян. – Я хочу побыть с ним.
– Ему нужен отдых, – возразил Саймон. – Когда Киплингу станет лучше, ты сможешь проводить с ним столько времени, сколько захочешь. Может, мы даже соберемся всей семьей, чтобы отпраздновать его выздоровление.
– Но…
– Никаких «но», – прервал его Саймон. – Ты и так вызвал достаточно подозрений. Больная бабушка… Серьезно?
Я выглянула в холл. Себастьян опустил голову: казалось, он собирался уйти, но что-то его остановило.
– А если она ошибается? – спросил он. – Вдруг ему не станет лучше?
Угри, угри, угри.
– Не думай об этом, – сказал Саймон слишком поспешно. – Киплинг сильный. Он поправится. А мы пока должны продолжать жить своей жизнью – это единственный способ уберечь его.
– Мы могли бы сделать для него больше, если бы нам не приходилось держать все в тайне, – возразил Себастьян, в его голосе звучала безысходность.
– Ты расстроен, – произнес Саймон. – Киплинг много значит для всех нас. Мы проследим, чтобы у него было все необходимое.
Себастьян еще мгновение свирепо смотрел на дядю, а потом пошел обратно в комнату, где они оставили меня. Я прокралась обратно к кушетке и легла. Когда Себастьян вошел, в его глазах все еще горела ярость, но он сделал глубокий вдох, успокоился и сел в кресло.
– Киплинг не домашнее животное, – сказал Себастьян. – Он нам не принадлежит и мог бы уйти в любое время, но выбрал нас. Киплинг доверял нам на протяжении сотен лет. С ним все будет в порядке?
Мне не хотелось еще одной порции угрей, поэтому я просто беспомощно кивнула, надеясь, что смогу убедить его.
– А как дела у тебя? – спросил Себастьян через мгновение. – Ты в порядке?
Когда я посмотрела в его голубые глаза и не увидела там ничего, кроме сочувствия, что-то во мне сломалось.
Я не плакала, когда умер папа, ни на похоронах, ни после. Слезы так и не пришли. Но здесь и сейчас, в этом незнакомом месте, рыдания появились ниоткуда. Их было невозможно остановить, и я могла только сидеть и плакать, как маленькая и глупая девочка, совсем запутавшаяся в себе. Я даже не знала, о чем именно плакала: об отце, о странном и прекрасном звере в соседней комнате, о несправедливости всего происходящего, отдающейся бесконечным эхом из вереницы вопросов: «Почему, почему, почему».
– Бывало и лучше, – всхлипнула я, вытирая глаза и понемногу успокаиваясь.
Себастьян по-прежнему смотрел на меня, и, к моему удивлению, он, казалось, не испытывал отвращения к моим рыданиям.
– Не хочешь выйти немного подышать? – спросил он.
По всей территории поместья были проложены прогулочные дорожки. Себастьян повел меня через розовый сад и поле, предназначенное для какой-то неизвестной мне игры на газоне. Пока мы шли, он сыпал фактами из истории поместья: вот это крыло достроили в 1836 году, этот фонтан был подарком короля Георга, а эти витражи делали во Фландрии с использованием химикатов, которые сводили людей с ума.
– Откуда ты все знаешь? – спросила я.
– Моя семья очень серьезно относится к своей истории, – объяснил он. – Я думаю, отчасти потому, что один из ее членов видел все своими глазами.
– Я слышала, что ты сказал, – призналась я. – В холле.
Себастьян, казалось, смутился.
– Я не имел в виду…
– Все в порядке, – успокоила его я. – Я и правда не знаю, как со всем этим справляться. Вам нужно обратиться к кому-то еще.
– Он не согласится, – ответил Себастьян. – Саймон верит… во что-то. Когда дело касается Киплинга, он считает, что все нужно делать определенным образом, иначе договор будет нарушен.
– Какой договор?
Себастьян рассмеялся.
– По мнению некоторых членов семьи, именно Киплинг дал нам все, что у нас есть. Они считают, что он выбрал нас, потому что мы оказались этого достойны, поэтому нам нужно жить так, как и раньше, иначе он уйдет и заберет с собой всю нашу удачу.
– Но ты так не думаешь.
– Для меня, – сказал Себастьян, – Киплинг – это член семьи. Мы даем ему еду и пристанище, потому что он один из нас. Ничто иное не имеет значения.
В конце спортивного поля была старая каменная стена, похожая на те, которые я видела, когда мы подъезжали. По другую сторону начинался пологий зеленый склон, а за ним – густой лес c невысокими деревьями. Мы спустились по склону и вышли к журчащему ручью. В неглубокой заводи мелькали, то выплывая на свет, то прячась в тени, крошечные рыбки.
Последние три недели мне приходилось тяжелее, словно я оказалась на другой планете, где гравитация была гораздо сильнее. Теперь я жила в новом чужом мире: мне казалось, что за одну минуту проходило десять, и, когда я заглядывала слишком далеко вперед, от всего этого невероятно тяжелого времени у меня ломило кости. Из-за этого я старалась не отрывать взгляда от земли, следила за своими шагами и не особо беспокоилась о том, что будет после.
Однако здесь, в прохладный пасмурный полдень, недалеко от поместья Стоддардов, вдали от всего, что я знала, время снова стало легче. Я видела все дальше и яснее, и смотреть в будущее теперь было не так уж больно. Я поняла, что мне, наверное, стоит вернуться в школу и продать клинику, пока она совсем не разорилась. Может быть, кто-то другой управится с ней лучше.
– Есть ведь и другие, – сказал Себастьян. – Как Киплинг. Мы, полагаю, не единственные твои клиенты.
– Понятия не имею, – призналась я.
– Ты, наверное, не смогла бы мне сказать, даже если бы и знала, – предположил он.
– Мой отец никогда не рассказывал мне об этом.
– Конечно, – сказал Себастьян и сделал паузу. – Прости. Я не знал твоего отца, у меня есть только моя семья. Все эти тайны и ложь, я их терпеть не могу. Может быть, твой папа просто хотел уберечь тебя от этого.
– Уберечь?
– Мы, Стоддарды, с детства учимся лгать, хранить секреты. Иногда мне хочется рассказать о Киплинге всему миру. Он – настоящее чудо, так зачем прятать его от других? Но все, вероятно, не так просто, да?
Себастьян вздохнул.
– Так или иначе, дядя прав, мне следовало быть осторожнее. И все-таки жаль, что он не выбил мне еще пару деньков.
Он поднял камешек и швырнул его в воду, рыбки бросились в разные стороны крошечным переливчатым фейерверком. Холодный воздух наполняло нежное, успокаивающее журчание ручья.
– Это лес Киплинга, – сообщил Себастьян, кивая на деревья.
Я попыталась представить грифона, бродящего по этому лесу, а рядом с ним – Себастьяна, который был совсем еще ребенком. На губах у меня появилась улыбка.
– Каково это? – спросила я. – Расти с грифоном?
– Другой жизни я не знаю, – сказал Себастьян. – Он всегда здесь. Возвращаясь в поместье, ты знаешь, что увидишь его. Хранить такой секрет тяжело, но он сближает семью.
– Мне это знакомо.
– Да уж, представляю, – согласился он.
Что бы Себастьян ни имел в виду, о чем бы ни подумал, он, скорее всего, ошибался, но в тот момент мне не хотелось его поправлять. Даже если Себастьян считал, что тайна, которую мы с отцом хранили в нашей крошечной семье, роднила меня с ними, она не могла сравниться с тем удивительным секретом, который хранили близкие Себастьяна на протяжении стольких лет. Наша тайна была гораздо менее значимой и приносила лишь смятение и разочарование – просто у меня был непредсказуемый, ненадежный отец-одиночка. Он, возможно, и любил меня, но это не мешало ему без объяснений исчезать на несколько дней подряд, не оставляя какой-либо возможности с ним связаться. Себастьян ничего из этого не знал, но все же понимал меня лучше, чем любой из моих друзей.
И возможно, я тоже неплохо его понимала.
– Себастьян? – позвала я.
Когда я произнесла его имя в первый раз, оно вызвало мысли о крошечном замке на каком-нибудь холме – безопасном, надежном и полном тепла.
– Что такое?
Он смотрел на меня, лицо его было ясным и беспечным.
Что-то знакомое, изорванное, настоящее парило прямо у меня перед глазами – блестящая прореха в ткани Вселенной, молившая, чтобы ее