— Рубашку?

Я молча киваю.

— Скотт, тебя что-то тревожит?

Я качаю головой.

— У тебя что, неприятности на работе?

Я снова качаю головой. У жены черный пояс по языку жестов, так что она запросто может читать мою жестикуляцию даже в полной темноте. Я ложусь на спину и смотрю в черное пустое пространство, где вообще-то полагается быть потолку.

— Воздержанья, а ты когда полировала сервант… Тебя это… э… возбуждало?

— Какой ты смешной. — Мне слышно, как она взбивает подушку, прислоняет ее к стене и садится. — Возбуждает ли меня полировка мебели? Во всяком случае, мне нравится это занятие. Как и всякое монотонное действие, оно не требует сосредоточенности, и можно думать о чем-то другом. Мысли так разбредаются…

— И куда забредают?

— Да так, никуда. Например, мне представлялось, что я лежу на лугу. В траве. Снимаю туфли и хватаю стебельки цветов пальцами ног. Да, а потом я поднимаю глаза и вижу этого большого коня. Такой вороной жеребец, очень красивый. Он сдирает с меня юбку зубами.

— Как грубо. А что было потом?

— Он взобрался ко мне на спину и поскакал. Ну, на мне.

— Ты хотела сказать, ты взобралась к нему на спину. Села в седло, взяла в руки поводья, и он помчал тебя по зеленому лугу.

— Нет. Я все правильно говорю. Это он был на мне.

— Как-то оно странно.

— Он вообще странный конь. Совсем не такой, как все.

Я киваю. Я так и думал. Всего лишь невинный полет фантазии. Жираф Джим ошибался. Кстати о жирафах.

— Воздержанья, ты веришь в призраков?

— Нет, не верю.

— А в таких… очень высоких призраков?

— Слушай, Скотт, тебе точно надо как следует выспаться.

Я себя чувствую идиотом. Теперь я даже рад, что в комнате темно. Когда рядом жена, а ты вдруг чувствуешь себя идиотом, лучше, чтобы это происходило в полной темноте. Я жду, пока ее дыхание не станет спокойным и ровным, потом пересекаю нейтральную полосу, потихонечку забираюсь под одеяло и обнимаю жену. Обнимаю ее крепко-крепко. Крепче уже не бывает. Потому что, похоже, мне остается совсем мало времени на этом свете. И я могу обнимать ее лишь на временной основе.

Я сам почти засыпаю, но тут комната вдруг озаряется желто-голубоватым сиянием, и — догадайтесь, кто к нам пришел?

Когда я был маленьким, я всегда заправлял постель перед тем, как идти в школу. Потому что боялся, что, если я не заправлю постель, там поселятся привидения. Так что, когда появляется Джим, я инстинктивно бросаюсь к своей кровати, чтобы накрыть ее одеялом.

— Ах ты, старый проказник.

— В смысле?

— Я видел, как вы обнимались.

— Это для сохранения тепла.

— Для сохранения тепла, грешное мое вымя. — Джим язвительно хмыкает. — Надеюсь, ты все же сподобишься совокупиться. Какой смысл ее согревать, если не будешь на ней дыр-дыр-дыр.

— Что еще за дыр-дыр-дыр? Это же не мопед, а жена. Неудивительно, что тебя называют мистером Циником.

— Э?

— Любовь — это лучшее, что есть на свете, Джим. А не средство добиться чего-то лучшего.

— Полный бред.

— И ты ошибался насчет сексуальных фантазий. Весь этот вздор насчет мастурбации с сервантом. Она просто резвилась. С конем.

— Так я и думал.

— Он на ней ездил. Забрался на спину и ездил на ней. Как на лошадке. Все шиворот-навыворот, да. Но такова уж моя Воздержанья.

— Сейчас я тебе кое-что покажу, — говорит Джим. — Включи свет.

— Она может проснуться.

— Ну, закрой ей лицо подушкой. Это действительно важно. Если с тобой после этого не случится сердечный приступ, — говорит Джим со зловещим видом, — тебя уже точно ничто не возьмет.

Я встаю с кровати, укрываю жену с головой одеялом и включаю лампу на тумбочке.

— Открой нижний ящик комода.

— Если ты собираешься мне показать мои старые непарные носки…

— Нижний ящик в комоде жены.

— Нет. — Я категорически возражаю. — Я не суюсь в ее личную жизнь.

— От этого и все проблемы. Открывай.

И я открываю. Там лежат ее вещи, всякие милые пустяки.

— Посмотри в глубине, у дальней стенки. И что там лежит?

Я достаю что-то толстое, длинное и твердое.

— Ой, это что?

— Называется фаллоимитатор. Иначе: искусственный член.

— В ящике у моей жены?

Джим кивает.

— Это какая-то нелепость, — говорю я, потрясая искусственным членом. — Это ты его подложил? Знаешь что, Джим? Если жена это увидит, ее стошнит.

— Ну, ты и придурок, — с жалостью произносит Джим. — Это ее агрегат. Она его прикупила в «Адаме и Еве».

— В Адаме и где?

— В «Адаме и Еве». В секс-шопе.

— Воздержанья никогда не купила бы такую гадость.

— Купила бы, Спек. Собственно, и купила.

— Но он же огромный, — говорю я, дивясь на длину этой штуки. — И… это… черный.

— А теперь вспомни: она говорила, что у нее есть любовник. И назвала его имя. Помнишь, какое?

— Лерой.

— Самое подходящее имя для черного.

Я смотрю на эту толстенную штуку, покрытую черной резиной. Значит, фаллоимитатор. Такой огромный, что я держу его двумя руками. Причем обе дрожат. И от этого он вибрирует. Как будто он включен.

— Посмотри на него, — говорит Джим. — Это Лерой.

Я качаю головой.

— Познакомьтесь. Скотт, это Лерой. Лерой, это Скотт.

— Как-то даже не верится, — говорю я растерянно. — Получается, у нее действительно есть любовник. В каком-то смысле.

— Теперь все сходится, да? Сервант. Фантазии и грезы.

— Нет, они просто резвились с конем, — говорю я, и только потом до меня доходит, что это значит.

— А она говорила, какой он был масти?

— Вороной.

— Стало быть, черный был конь. — Джим умолкает на пару секунд, а потом говорит. — Знаешь, ты лучше его положи на место. Ты же не знаешь, где он побывал.

Я убираю Лероя обратно в ящик.

— Спасибо, Джим, ты меня просветил. Для меня это действительно много значит.

— Эй, ты куда?

— Спать ложусь, — говорю я, ложась в постель. — Завтра будет тяжелый день. Мозговой штурм. Будем придумывать новые серии «Космонавта».

— Но мне нужно тебе кое-что показать.