На крючки, прибитые к стене, можно повесить одежду, на широкую лавку — положить вещи. Из умывальни проход вел в нежарко натопленную деревянную комнатку с длинной скамьей и сизой лоханью, полной чистой теплой воды. На низенькой полке выстроились в ряд разноцветные ковшики — красный, оранжевый, белый. На полу поблескивали несколько тазов, вложенные один в другого. Был даже душ, прилаженный к громоздкому подвесному баку. Ничего роскошного я не ожидала, а для того, чтобы просто помыться, все это вполне годилось.

Задвинув железную щеколду, я огляделась по сторонам и развязала пояс бархатистого бордового халата. И по привычке глянула на тонкий, давно заживший шрам на левой груди.

Мастихин… Мастихин — узкая металлическая лопаточка, которой художники смешивают густые масляные краски или очищают палитру. Мастихином можно наносить мазки, чтобы создать на холсте особую текстуру. Мастихином можно творить. А еще, как я поняла однажды, заостренным концом мастихина можно с силой провести по груди любимой женщины. За что? Только за то, что она, как показалось мужчине, слишком весело, беспечно и кокетливо разговаривала со своим коллегой!

«Да ни с кем я не кокетничала, это была обычная деловая беседа!» — крикнула я тогда. Он не поверил… Брызнувшую кровь я остановила довольно быстро. Но узкий шрам остался навсегда на груди… и на сердце.

Конечно, муж не хотел меня убивать или калечить. Он уверял потом, что вовсе не собирался царапать меня мастихином, — убеждал, что всё произошло случайно, просто от нахлынувшей ревности резко потемнело в глазах. Но мне показалось, что он намеренно решил сделать мне больно и, конечно же, испугать. Ведь он не накинулся на меня прилюдно. Подождал, пока мы вместе придем домой.

Это произошло давно — лет пять назад. Сейчас я ругаю себя, что не ушла от мужа в тот же вечер. Ведь еще жив был мой прекрасный папа, который бесконечно мною дорожил, называл «своим подснежником» и повторял, что в профессии я талантливее его и многого добьюсь. Отчего же я не отправилась к отцу? Я боялась за папу — он был пожилым человеком с больным сердцем, и я не хотела, чтобы он за меня переживал.

К тому же Марис наутро так молил о прощении, так крепко меня обнимал, так внушал, что этого не повторится, такие принес роскошные желтые розы, что я почти поверила — это всего лишь случайный взрыв. И я так его любила… Так любила.

Мастихином муж действительно больше не вооружался. Правда, было много других вспышек, которые я раз за разом прощала. Но как же трудно было от него уйти!

У меня ведь не было никого ни до, ни после Мариса. У нас было столько прекрасных, волшебных, светлых минут, которые я тоже, к сожалению, не могу забыть. Мы вместе ходили на танцы, и нас называли самой красивой парой. Мы дружно выращивали розы в палисаднике. Мы устроили уютную галерею в парке Оранжевых Лучей, и там собирались самые талантливые художники. А какой мы выстроили особняк на Побережье! Жили в крошечном золотистом дворце с видом на океан…

Только когда я поняла, что у Мариса есть любовница, начала тайком рассылать письма в иные земли и подыскивать работу подальше от любимого города. Папа умер — на Побережье родственников у меня не осталось. Ребенка я так и не родила — Марис детей категорически не хотел и запрещал даже думать об этом.

Но уезжать было очень тяжело, больно. На Побережье меня ценили, предлагали новые интересные проекты. Старенький профессор, узнав о том, что я собралась уезжать, всплеснул руками: «Злата, дорогая! Да как же мы без вас?!» Но, видно, что-то увидел в моих глазах, поэтому не стал отговаривать — только крепко обнял и от все души пожелал удачи.

Не забуду, как я, приняв окончательное решение покинуть родные места, горько рыдала, сидя возле синего-синего океана. Океан прохладными волнами гладил мои ноги, ласково успокаивал, и в его напевах мне слышилось: «Всё будет хорошо, Злата. Всё будет хорошо!»

Но я постараюсь больше не плакать! Слишком много слез было в моей жизни. А человека по имени Марис уже нет в моей судьбе. Он не найдет меня. Я уехала тайно и никому не сказала, куда направляюсь: даже коллегам, даже подругам, даже старенькому профессору. Марис ни за что не догадается, что я улетела в Сапфировую страну. Муж всегда называл меня трусихой — ему и в голову не придет, что я решилась сесть на дракона и улететь в чужие неведомые земли.

* * *

…Я уже привела себя в порядок и собралась было пригладить щеткой длинные, непослушные, слегка вьющиеся волосы, как услышала грохот железной двери. Кто-то изо всех сил стучал и бесцеремонно дергал за ручку, да так, что едва не отскочила щеколда. И это была, без сомнения, Альда.

— Злата, выходи! — кричала она, толкая дверь. — Важный вопрос! Очень важный!

Перепугавшись, я, наскоро вытершись розовым полотенцем, накинула халат и отперла дверь. Альда, вооруженная великанским половником, смотрела на меня, как генерал на солдата.

— Умеешь резать лук кольцами? — строго поинтересовалась она.

Глава 8. И сбоку бантик

Я очень выразительно посмотрела на Альду. Мне хотелось, чтобы мой взгляд показал, что я не готова вот такой, только что из душа, во влажном халате, что-то обсуждать, особенно луковые кольца. Но Альде и дела не было до моего укоризненного взгляда. Она спросила снова и еще более настойчиво:

— Лук кольцами резать умеешь, а?

— И это важное дело? — нахмурилась я.

— Да еще какое важное! Такой высокий гость к нам прибыл, такой знатный человек — господин Эдвин, а помощников у меня — кот наплакал! Постояльцев-то в отеле — раз-два и обчелся, прислуги не держу, а от вершиков и троллей на кухне проку, как от моего котенка. Для капитана-то гвардейского хочется не абы какой, а богатый стол накрыть! Но рук-то у меня всего две, а не с десяток. Человек Номер Четыре — та еще унылая бестолочь… А ты, вижу, девушка хорошая. Может, и готовить умеешь. Может, и помочь не откажешься.

«Значит, гвардейский капитан — высокий гость, а я так, под стол пешком хожу, — подумала я. — Можно и воспользоваться мной, как кухаркой». Поведение Альды, наконец, вывело меня из себя.

— Мне кажется, неприлично врываться к постояльцу отеля, который принимает душ, — строго сказала я Альде. — Для начала мне хотелось бы переодеться и причесаться. А уж потом, если останется время, я могла бы чем-то помочь.

— Вот и отлично,