заду, чтобы пришла бы в чувство. Но эти мысли я старательно подавляю.

— Не зна-а-а-а-ю-у! — визжит она. И вновь начинает, давясь от ярости: — Ты, ты, ты… — далее следует поток виртуозных ругательств, где только научилась?

Что-то во мне щёлкает, срывается, лопается. И прежде, чем Бри успевает опомниться, я и в самом деле отпускаю ей тот самый шлепок пониже спины.

— Ай!

Я хватаю Бри за плечи, разворачиваю к себе, целую — грубо, резко, что есть сил прижимая к себе.

— Пус-сти! — Она пытается вывернуться, но я только держу её крепче. Паралич ламии исчезает, кровь моя кипит. Мысли путаются, я всё теснее прижимаю Бри к себе; и моя ведьма тоже как-то перестаёт отбиваться, а глядит прямо на меня странно расширившимися глазищами, что, пожалуй, поспорили бы сейчас с фиалковыми очами ламии.

И кто знает, чем бы у нас всё это закончилось, но Бри вдруг тихонько говорит, не вырываясь и не отпихиваясь:

— Давай не будем… пожалуйста…

Отпустить её сейчас — мука мученическая, всё во мне требует одного — прижать её ещё крепче, слиться с ней, и пусть весь мир вокруг исчезает, коль хочет.

Иногда «нет» значит «да», и наоборот, но сейчас это именно «нет». Или я ошибаюсь?

Бри стоит, уронив руки и, кажется, опять начинает плакать.

Я неловко привожу себя в порядок. Потом осторожно обнимаю её за плечи.

— Мне не надо было останавливаться? Да?

— Да… — еле слышно выдыхает она. И обнимает меня.

Но момент упущен, и сейчас это будет уже… не тем.

Бри отодвигается, стараясь, чтобы не получилось резко и обидно.

— Не сердишься?

— Несколько сержусь. Чего ты начала-то?..

— Ой, всё!.. — И тотчас меняет тему: — Мы же пойдём искать дальше? Да?

— Пойдём. А ты драться не будешь больше?

— А ты не трахайся со змеюками всякими!

— Демоны, Бри!.. Который раз тебе говорю…

— Я это уже слышала! — Бри задирает нос. Не оставить за собой последнее слово она просто не в силах. — Ещё раз попробуешь — проклятье наложу! Чтобы причиндал твой сделался бы размером, хи-хи, с горошину!

— А когда ты заглянешь на огонёк, — я стараюсь оставаться невозмутимым, — то сама и пожалеешь. О размере с горошину. У ведьм ведь всегда было плоховато со съёмом собственных проклятий, верно? Линду придётся звать, да, дорогая?

При упоминании подруги Бри рычит.

— Не вспоминай эту… эту… Она давно тебе глазки строит, я знаю!

Подружки, чего уж там.

— Пойдём, пока ламия не вернулась. Предварительно яда накопив. Знаешь, что эта порода с девушками делает, когда те попадаются?

— Да, пойдём, — как-то очень быстро и деловито соглашается Бри. Видать, и в самом деле знает.

Мы выбираемся из пещеры. Нужно отыскать моё снаряжение, без него дальше никак, тем более что серое осеннее небо грозит вот-вот пролиться дождём.

Вечер мы встречаем в глубоком овраге, возведя на скорую руку шалаш. Горы заметно приблизились, река Паутинка и логово ламии остались далеко позади. Летели мы молча, разговор не получался. Вроде и помирились, а всё равно — снова стали дуться друг на друга и злиться. Бри спиной изображала равнодушие, я грудью — достойное спокойствие (ну, или мне хотелось бы так думать).

Следа избушки по-прежнему не обнаруживалось.

Здесь, к югу от Паучьего леса, где поднималась первая волна холмов, знаменуя начало предгорий, шарилось немало лихого народа. Люди и нелюди, шайки, ватаги и дружины. Купеческие караваны старались обходить эти места стороной, но с запада двигались поселенцы, кому становилось тесно в старых перенаселённых городах, так что добыча всё равно сыскивалась.

Огня мы не разводили. Я вычертил круг Жара, и мы сидели, бездумно наслаждаясь теплом.

Руна огня в середине, над ней поднимаются призрачные языки пламени.

Бри молчит и, кажется, до сих пор обижается.

Начинается дождь, ведьмочка придвигает к себе поближе усталое помело.

— На меня капает! — заявляет Бри капризно.

Ничего капать на неё не должно, я наложил отталкивающее воду заклятие, но, как говорится, Бри такая Бри.

— И вообще, куда мы тащимся? Я устала, я вся грязная, на чулке дырка! — объявляет она с детской непосредственностью. — Может, скажешь наконец?

Поскольку я об этом уже говорил — мол, к Чёрной горе, то, надо полагать, так она даёт понять, что, хотя я ещё и не прощён до конца, но, во всяком случае, могу этого прощения добиться, если постараюсь.

Но я не хочу стараться. Я тоже обижаюсь, хотя не показываю. Колдуны не дуются, во всяком случае, избегают обид. Не всегда получается, однако.

— Ни одна капля на тебя не упала, Бри. Скажи лучше, как ты думаешь, что твоя бабушка могла привезти с войны? Или… кого?

— Опять ты за своё? Не придумывай глупости! Ничего она не могла привезти!

— Хорошо, не могла. Хотя лучше бы привезла.

— Это ещё почему?!

— Потому что это хорошо бы объясняло твоего эльфика.

Не люблю эльфов, да.

— Как же это?

Пожимаю плечами.

— Узнал, что твоя ба оставила под половицами или за печкой что-то ценное из военной добычи. Тамошние упыри, кому наши тогда хвосты накрутили и копыта с рогами пообломали, дорого платят за «возвращение артефактов». Эльфику заплатили, он тебя, гм, соблазнил, втёрся в доверие…

— Нет! — возмущается Бри. — Он, он не втирался!.. Всё было всамделишное!..

— А у эльфиков всё так и бывает, всамделишное. Ему даже притворяться не требовалось. Почему их на такие дела и нанимают.

Глаза у Бри вдруг наполняются слезами.

— То есть… он меня по-настоящему любит… и угнал Манюню? Всё равно угнал?

— Ага, страдал, плакал, но всё равно угнал.

Однако Бри сарказма не замечает. Проклятье, она что, и в самом деле втюрилась к этого остроухого? Я имею в виду, серьёзно втюрилась?

— А избушка ему для чего тогда? Ну, вытащил бы то, за чем пришёл!..

— Может, не знал, где. Ты же вот не знаешь. Может, найти не смог. Кто их поймёт, эльфиков?.. Но показалось ему, что Манюню проще угнать, а потом по брёвнышку разделать…

Тут Бри начинает реветь в голос.

— Ра-а-аздела-а-ать?! Иван, помоги-и!.. И-и-и!..

Слёзы в три ручья.

— А с эльфиками путаться не станешь?

— Не ста-а-ану-у!.. Только давай Манюню спасём!

— Спасём, — твёрдо отвечаю я,