роман и одну книгу по истории или географии. Иногда научную. Или про природу.

Тебе нравится, что она выбирает?

Обычно да. Если нет, я записку пишу.

Ллойд положил книги обратно на ящик.

Может, попрошу книгу по рисованию, сказал

Джеймс.

А мама твоя получает книги?

Они читать не особо. В школу только до двенадцати ходила.

А бабушка?

Вообще читать не умеет. Радио слушает.

Да, слышу. Работает постоянно.

Постоянно, мистер Ллойд. Бесит жутко.

Старики поставили чемоданы прямо за порогом коттеджа. Он переправил их в мастерскую, открыл и вздохнул от облегчения: все на месте все как было

непопорченное

нетронутое

Он распаковал штатив, блокноты, холсты, бумагу, палитру, маленький мольберт, прямоугольный тиковый ящичек, в который положит краски, когда пойдет на утесы. Распаковал ботинки, плащи, непромокаемые брюки, книги, бинокль, фляжку, фотоаппарат, коллекцию чужих работ

когда гоген путешествовал

к западу

северу

югу

книги, открытки, вырезки из газет, журналов, каталогов, фотографии, рисунки. Развесил их по стенам, дверям, наверху, внизу, поставил большой блокнот на мольберт. Встал у двери, оглядел свою мастерскую.

автопортрет: художник на временном месте Джеймс ввалился со стулом, который Ллойд оставил снаружи.

Я же просил стучать, Джеймс.

Я стучал. Стулом.

Как следует стучать.

Сейчас дождь пойдет.

Стучать надо кулаком.

Когда дождя не будет, постучу.

Джеймс задвинул стул под стол.

Хорошо как украсили, мистер Ллойд.

Спасибо, Джеймс.

Только воняет тут ужасно.

Да, верно.

И холодно.

Верно.

Нужно, чтобы огонь все время горел, мистер

Ллойд. Постоянно.

Правда?

Даже когда солнце жарит.

Вряд ли такая беда тут часто, Джеймс.

Какая?

Солнце жарит.

Вы печку топить умеете, мистер Ллойд? Торфом?

Больше нечем.

Нет, Джеймс.

Сейчас покажу.

Спасибо.

Вслед за Джеймсом он вышел в заднюю дверь, там лежал торф и растопка.

Это ваше. Для себя только отсюда берите, больше ниоткуда.

А если возьму, тогда что?

Джеймс уставился на него.

Такого еще не было, мистер Ллойд. Тут не принято.

Джеймс поставил куски торфа домиком над растопкой и скомканной газетой. Поджег.

Пусть все время горит, сказал Джеймс. Тогда уйдут и запах, и холод.

Спасибо, Джеймс.

А вечером засыпайте золой. Тогда утром без проблем разгорится.

Джеймс обвел взглядом комнату, подметил три чемодана, сложенных стопкой у гардероба.

Много вы вещей привезли.

Верно.

Куда вам столько?

Для работы. Хочешь посмотреть мою мастерскую?

Джеймс последовал за ним в бывшую спальню. Мне так больше нравится, мистер Ллойд.

Он обошел комнату по кругу, потрогал мольберт, краски, кисти, погладил.

А можно я попробую, мистер Ллойд?

Может быть. Но не сегодня.

Джеймс вышел, а Ллойд принялся за работу: двери и окна закрыты, печь топится. Прикрепил к мольберту бумагу, поднял карандаш, чтобы провести длинные вертикальные и горизонтальные линии — с губ срывается тихое гудение, пальцы и ладонь движутся вдоль листа, стремясь воссоздать первую встречу, первое его соприкосновение с этой свирепой красотой, страница за страницей света и тьмы, затененного и незатененного, работа до поздней ночи и вновь с раннего утра, восторг от тишины в деревне, на острове, окна и двери распахнуты, чтобы коттедж заполнили свет, шум моря и пение птиц.

Джеймс принес миску каши, чайник чая, хлеб с маслом, чашку, ложки, вторую чашку — с молоком.

Вы завтрак пропустили.

Спасибо, Джеймс.

Вы очень поздно легли. И рано встали. Следишь за мной, что ли?

У вас занавесок нет. Вы их сняли.

А, конечно.

Да мы бы и так поняли. В смысле, с занавесками. То есть тут не спрячешься?

Ни за что.

Ллойд налил себе чая.

И каково оно, Джеймс?

Чего?

Жить в месте, где все про тебя всё знают.

Джеймс пожал плечами.

Они только думают, что знают.

Ллойд протянул ему чайник.

Хочешь чаю, Джеймс?

Ну, можно.

Ллойд принес из мастерской кувшинчик и перелил туда молоко. Чашку протянул Джеймсу. Они сидели рядышком за столом и смотрели в окно на небо.

Денек ничего, сказал Джеймс.

Чего сегодня делать будешь?

Попозже нужно на рыбалку.

Не больно тебе хочется, судя по голосу.

Не больно.

Не любишь рыбачить?

Лодки не люблю.

Рыбаку оно некстати.

Верно, мистер Ллойд.

Джеймс пожал плечами.

Ненавижу ходить в море.

Я тоже, сказал Ллойд.

Джеймс засмеялся.

Это мы знаем.

Ллойд налил еще чая.

А отец твой рыбак?

Был.

Я его знаю? Он где?

На дне моря. С дедом и дядькой. Все трое. Разом, в одном рейсе.

Какой ужас.

Верно.

Тебе сколько тогда было?

Вообще мало.

Теперь понятно, почему ты не любишь рыбачить.

Да я б и так не любил.

Джеймс осушил чашку.

Какое, видимо, было горе для твоей мамы. Верно. Муж. Отец. Брат.

Ужас какой.

Да уж, мистер Ллойд.

А у тебя еще дяди есть, Джеймс? Кроме Франсиса.

Джеймс покачал головой.

Здесь нет. На острове он единственный.

Но Франсис же здесь не живет, сказал Ллойд.

Джеймс пожал плечами.

Не живет, но прикидывается.

Джеймс встал. Собрал посуду.

Как, кстати, звать твою маму?

Марейд.

У нее очень красивые волосы.

Я ей скажу.

Ллойд рассмеялся.

Нет. Не надо. А бабушку как зовут?

Бан И Нил. Миссис О’Нил по-английски. Вы крольчатину любите?

Очень.

Может, пойду вместо того кролика поймаю.

А как их ловят?

Я несколько способов знаю. Птиц тоже ловлю. И яйца собираю в гнездах.

Не умрешь ты с голоду, Джеймс.

Семью я кормлю на совесть, мистер Ллойд.

То есть мне с тобой лучше повежливее.

Лучше, мистер Ллойд.

Джеймс унес посуду, Ллойд уложил бумагу, карандаши и уголь, чтобы взять с собой на утесы — поработать за рамками первых впечатлений и воспоминаний. Прихватил и книгу о птицах, пошел наискосок через остров — ветер хлещет в лицо, сквозь волосы, под одежду, раздувает куртку, румянит щеки.

автопортрет: на краю европы

Он посмотрел на утес, который в первый вечер был в тени, отметил глубокий синий, бледно-голубой, оттенки розового и серебра — цвета мерцали под солнцем. Лег на живот на все еще росистую траву, стал смотреть, как солнце освещает утес, играет на частичках камня и песка, вдавленных друг в друга миллионы лет назад, очерчивает древнюю структуру поверхности утеса — где-то отполированного, где-то шершавого: камень дробился, лопался и вспучивался по ходу насильственного отделения от материка

агония

и так и не утихли

вода и ветер

Он начал рисовать, торопясь, прежде чем снова набегут тучи со своими серыми и бурыми покровами, зарисовал сперва утес и пенящееся у его подножия море, потом птиц: садятся,