широк в плечах, – подтвердила я его догадку. – А еще, либо знает местность как свои пять пальцев, либо хорошенько изучил ее перед нападением. Про подвалы только дворники да жильцы ведают и заглядывают туда редко. Загнал жертву, как охотник добычу, и расправился. Вопрос – зачем?

– Ограбление? – с неким азартом во взгляде включился в нашу игру господин медик.

Гордей скрестил руки на груди и отрицательно качнул головой.

– Ворье – народ простой. Шилом, финкой в бок, топором по шее. Затем обчистят до портков и деру. А тут руками голыми. И что ж за невидаль такая – сорок пять рубликов, да на видном месте, а не взял?

– От дела… – удивленно выдохнул Поль Маратович. – Сколько служу, а такой щедрости не встречал.

– Вполне возможно, имела место личная неприязнь, – предположила я, пожав плечами. – Или убийца не из бедных. Или был пьян, не ведал, что творит? Для точных выводов, нужно выяснить личность парня. Что нам о нем известно?

– Шинелька старая, шило в кармане. Чего тут думать? – невесело скривился Гордей. – Уличная босота. Изволю полагать, из «голубятников».

– Простите, откуда? – теряя нить разговора, захлопали я глазами.

– Это, милая Софья Алексеевна, каста так зовется воровская, – принялся объяснять мне господин Лавуазье. – Дома и квартиры у небедствующих людей обирают подчистую, залезая с крыш. Тут сноровка немалая нужна. Зато почета больше, чем «стекольщикам».

– А «стекольщики», выходит, те, кто лезут в окна? – Гордей кивнул и у меня в голове словно щелкнул рубильник. Взгляд упал на стоящую в углу вешалку с одеждой парня. – Пятна сажи…

– Они, родимые, – отозвался пристав, отойдя от металлического стола. – Долго у ворья деньжата не держатся. Кто в кабаке на водку спускает. Кто на билетных иль на марух [1].

– И что сие значит? – затаил дыхание господин Лавуазье.

– Изволю думать, срезал он их накануне, обчистив знатный дом…

– Ну, конечно, – обрадовавшись, закивала я. – Отопление-то, в основном, печное. Тут никакая сноровка не спасет. А значит, наведался он туда, где имеется камин. А это, развлечение не из дешевых.

– Вы только поглядите, Поль Маратович, чему нынче обучают в институтах благородных девиц, – кривовато усмехнулся Ермаков. – А мы-то все думали, по старинке – смирению и покорности.

– Вот в знаниях о смирении и покорности, милейший Гордей Назарович, у меня, признаться, пробел.

На лице пристава мелькнула досада, быстро обратившаяся самодовольной улыбкой.

– Что ж вы Софья Алексеевна так на себя наговариваете? Прилежней барышни еще поискать. Повезет же… кому-то.

Ну… тип. Ничем-то его не пронять. Ты ему слово, он в ответ – десять. Хорошо хоть зеркал поблизости нет. Еще не хватало любоваться на свои красные, как роза, щеки и уши.

– Вор этот мальчишка или нет, его убийца должен быть найдет, – поспешила я сменить тему разговора. – Поль Маратович, если вас не затруднит, сделайте, пожалуйста, снимок. Я попрошу Дарью Спиридоновну опубликовать его в «Сплетнике». Авось кто откликнется. Устроим открытое опознание.

Гордей шумно выдохнул.

– Пустое это, Софья Алексеевна. Свои в воровском миру порядки. Ежели его и узнает кто, опознавать не станут. Себе дороже.

– И что прикажите делать?

– Вам – ничего, – сказал он, как отрезал. – Вернетесь к тетушке. Успокоите ее расшалившиеся нервы. Поль Маратович заполнит формуляр. Я вызнаю у Яшки, что там с допросом жильцов злополучного дома. А к ночи наведаюсь на Балагуниху…

Ермаков не успел договорить, а я уже онемела от возмущения. Хотелось верить, что не навсегда.

– То есть, отсылаете меня домой, чтобы под ногами не вертелась, а сами… я не поняла. Куда?

Судебному медику слова пристава тоже не пришлись по душе. Заворчал что-то под нос, засопел.

– Вы б хоть Стрыкина с собой взяли. Гиблое же место!

А вот теперь я испугалась не на шутку.

– Да что же это за место такое, Гордей… Назарович?

– Балагунихский рынок, – сказал, будто выплюнул, француз. – Гнойная рана на теле Китежа. Обиталище нищих, попрошаек, каторжников, беглых арестантов. Лихих людей всех мастей. Лабиринт расплодившихся ночлежек и глухих подвалов. Свой дорогу найдет, а чужим там нечего делать. Зашибут по пьяни, аль топором в глаз. И зароют тело. Был и весь вышел человек-то. Торгуют всем, чем придется. Ассортимент широкий. От истертых подметок, до золотых перстней. Краденых, разумеется. Собранных по домам и улицам города. Туда даже полиция не суется. А уж прочие – тем более. Там свои порядки и законы. А попрешь против – не жди жалости. Кончат без суда и там же захоронят…

– Поль Маратович, хорош пугать барышню, – прикрикнул на него Гордей. – Еще не хватало искать нюхательные соли.

– Да разве ж я хоть слово неправды сказал? – обиделся медик. – Все честь по чести, как оно есть. Салават Ефимович, прошлый наш пристав, с их главарем, Иглой, негласный договор заключил – его люди не творят произвол, а полиция обходит Балагуниху стороной. Неужто, Гордей Назарович, по-другому никак?

– Никак, Поль Маратович, – поджал губы Ермаков. – Убийство произошло на моей территории.

И так жестко это было сказано, что по моей спине поскакали мурашки размером с прусаков. Рыжих и мерзких.

Не хватало только, чтобы Ермаков закусился с местным главарем мафии. Добром это однозначно не кончится.

– Я иду с вами… – бойко заявила я, но даже аргументы привести не успела, как раздался громоподобный рык.

– И речи быть не может. Даже не просите.

– Я и не собиралась, – ответила приставу не менее хищным прищуром. – Но подумайте сами – с вами всяко лучше, чем без вас?

Сделав шаг, он навис надо мной подавляющей тенью.

– Может мне вас в арестантскую посадить?

– За что?

– Было бы за что, уже бы сидели!

Какой же он… упертый. Пора прекращать этот бессмысленный спор, иначе до серьезной ссоры доведет.

Подняв руку, я прижала ладонь к мерно вздымающейся и опускающейся груди Ермакова.

– Гордей Назарович, вы прекрасно знаете, как я сильна в маскараде. Переоденусь в мужское, буду всегда рядом. В вашем обществе мне ничего не грозит.

Поджав губы, он кивнул на распростертый на столе труп.

– Смею предположить, вам этот мальчишка стал весьма дорог?

Именно этот момент выбрал призрак, чтобы материализоваться над нашими головами. Мой взгляд непроизвольно скользнул вверх.

– Люблю его, как родного.

***

[1] Любовница, сожительница.

Глава 3, Где не пойман – не вор

Тишину гостиной изредка прерывали выразительные тетушкины вздохи. Горестные, полные печали. У кого угодно испортился бы аппетит.

Я не исключение. Даже подумывала сказаться больной и запереться в комнате. Но вернувшаяся от родственников Глаша к ужину приготовила запеченную утку. Такую восхитительную, что от одного лишь запаха во рту непроизвольно