С помощью Гордея затеяла бы поиски пистоля, попросила бы содействия у Иглы. В крайнем случае, надавила бы на Инессу Ивановну, заставляя сделать публичное признание. Но вспоминая сидящую за столом старушку, из которой, после вынесенного мной приговора, будто высосали все жизненные силы, я осознала, что она, по сути, достаточно наказана. Больнее уже не сделать.

– Инесса Ивановна, несмотря на все обстоятельства, вы совершили преступление, и до конца ваших дней, оно тяжким грузом будет висеть на вашей совести. Я не в силах, да и не желаю вас от этого избавлять, – принялась медленно подбирать я слова, стоило ей закончить тяжелый монолог. – Я понимаю, что поступи мой батюшка, в свое время, как должно, ничего подобного бы не произошло. Он виноват перед вами, как никто другой. Мне, как его дочери, надо исправить его ошибки. Я бы оставила вам этот дом и ушла сама, но это было бы слишком жестоко. Жить там, где вас будут терзать горькие воспоминания – даже врагу не пожелаешь. Я лучше куплю вам новый. Естественно, до конца жизни, вам будет выплачиваться приличное месячное содержание. Об одном прошу – никогда не ищите со мной встречи. Видеть вас я более не могу.

В ее взгляде на меня отразилась такая боль, словно я ударила ее ножом в грудь. Капающие из глаз слезы, попадая в стакан с чаем, растворялись в воде. Губы мелко дрожали.

– Вам есть куда сегодня пойти? Если нет, я попрошу Глашу снять вам на время номер в лучшей гостинице Китежа…

– Нет в том нужды, Сонечка, – голос тетушки был как наждак для моих нервов. – Я исполню все, как ты хочешь. Нынче же отправлюсь к Градиславе Богдановне, попрошу меня приютить.

Выходит, Соловицкая знала о похождениях Сонечкиного батюшки. Не удивительно что она, и две другие приятельницы Инессы Ивановны, так брезгливо высказывались об Амадее.

Поднявшись из-за стола, я направилась к выходу, когда в спину прилетел горький шепот:

– Верь я в чудеса, милая, решила бы, что тебя подменили. Прежде бы в истерику впала, а нонеча ни слезинки. Откуда эта твердость духа? Где та нежная, слабая девочка?

«Умерла», – мысленно ответила я. – «Вы ее убили».

Одиночество давило. Темнота оглушала. Так и не выплаканные слезы щипали в носу. Шум в коридоре давно стих. Видимо, тетушка уже отбыла. Тишка должен был отправиться спать. В доме бодрствовали только я и Глаша.

Сколько я так просидела? Надо бы встать и хоть что-то объяснить опешившей от новостей горничной. Но где взять столько энергии?

Кажется, снаружи что-то скрипит. Послышались приглушенные голоса. Шаги тяжелые приближаются. Клацнула входная ручка. Мне бы оторвать лицо от колен, поднять голову и взглянуть на того, кто посмел нарушить мой покой. Но я по одному запаху морозной свежести и ваксы узнала неожиданного гостя.

Прикрыв за собой дверь, Гордей приблизился и встал передо мной на колени. Нашел рукой мою ладонь. Сжал некрепко. Показалось, будто в меня влили целебные силы. Затем стащил с себя офицерскую шинель, бросил на пол и сел рядом, бок к боку, вытянув длинные ноги. Он молчал. Я тоже, положив голову на его крепкое плечо.

– У меня никого больше нет, – еле слышно выдавила я, когда поняла, что пауза слишком уж затянулась.

– Ежели позволите, Софья Алексеевна, – сказал он спокойным, но твердым голосом, – у вас всегда буду я.

Пристав протянул мне руку и застыл, ожидая ответа. Я не стала медлить, отвлекаться на ненужные сомнения, и вложила в нее свою.

***

Конец книги, но не истории!