Семен выглянул в открытую дверь и крикнул:

– Сергей Иванович, вас товарищ Курносов зовет.

Водителя Михаил пристрелил без слов, прямо на пороге гостиной; потом, направив наган на ползающего на четвереньках Семена, сказал:

– Это ты хочешь жить, я же этого не хочу, – и спустил курок.

Затем, спеленав начинавшего приходить в себя сиплого, с подходящей ко внешности фамилией Курносов, он позволил себе оглядеться. Возле ножки рояля, поджав под себя натруженные руки, скорчившись, лежала с запекшейся стреляной раной в голове баба Мотя…

Вспомнив слова Свиридова «с остальными разберетесь без меня», Михаил в предчувствии горя, которое могло «опрокинуть» его психику, выстроил в своей душе и сознании стену, которая отделяла его прошлое от настоящего, и прошептал:

– Суп мести нужно есть холодным.

Суп мести нужно есть холодным, – шептал он, поправляя бесстыдно задранную юбку на мертвой сестре.

Суп мести нужно есть холодным, – рычал он, вынимая бутылку, которая была между обнаженных ног мертвой матери.

Суп мести нужно есть холодным, – кричал он в небо, роя могилы и закапывая, без отпевания, самых близких и родных ему людей. И не скупая мужская слеза, а рыдания сотрясали его сильное тело.

И только после того, как он замаскировал в лесу автомобиль, отогнал на заимку к леснику семерых коней, трое из которых принесли на себе чекистов, только после того, как определил в камеру тайника Курносова, приковав его цепями к стене, – только после этого он, помывшись и переодевшись, поджег родной дом, оскверненный врагами.

Положив на раны бальзам, приняв лекарства, приготовленные по древнекитайским рецептам, Михаил позволил себе забыться во сне, забравшись в тайник склепа и прошептав в очередной раз поговорку:

– Суп мести нужно есть холодным…

Проснувшись через сутки, Михаил почувствовал себя гораздо лучше. Китайский бальзам и успокаивающе-тонизирующие лекарства буквально творили чудеса – раны на груди и голове начали затягиваться; раны души вместо испепеляющего взрыва горели равным пламенем ненависти, которое можно было погасить, заплатив всем по счетам, а счета эти были у него очень большие и тянулись до Москвы. Михаил решил отыскать законспирированного руководителя комиссии по экспроприации.

«Нет, отец, – мысленно спорил он, – ты неправ. И когда я вытащу тебя из Чека, ты убедишься в том, что война эта – все-таки наша. И вести ее нужно беспощадно…»

Хорошо зная анатомию и расположение различных болевых точек на теле человека, Михаил быстро, с холодной азиатской жестокостью, «погасил» волю к сопротивлению, как оказалось, московского эмиссара Курносова. Превратил его в скулящее и трясущееся от страха животное, уже не боящееся смерти, а боящееся самой жизни – настолько ужасны и длительны были пытки, примененные к этому бандиту. Вырванные ногти, спиленные напильником зубы, избитые гениталии, вырванный глаз – все это оказалось самым малым в богатом арсенале восточных пыток, которые применил к своему врагу Михаил. Срезанная кожа лохмотьями висела на посыпанной солью спине Курносова… А понятия гуманности и прочих всепрощенческих христианских догм, выработанных в цивилизованном мире по отношению к поверженному врагу, гораздо меньше волновали теперь Михаила, чем они волновали бы, наверное, любого из диких воинов Чингисхана. Во главу угла для достижения цели он ставил сейчас холодную ненависть и рациональность, помноженную на умения, выработанные у него учителями и самой жизнью, выпытав (и перепроверив) при многократно повторяющихся допросах у Курносова расположение кабинетов и камер в здании харьковской Чека, систему охраны, возможные действия охранников и начальства в чрезвычайных обстоятельствах, систему передачи заключенных и множество других подробностей, необходимых ему.

Просчитав, что это животное в дальнейшем может оказаться полезным, Михаил оставил Курносову в камере воду и смазал лечебным бальзамом его раны. Далее он переоделся в форму одного из красноармейцев-чекистов, присвоил его документы и, взяв с собой ручной пулемет, отправился к леснику.

На заимке он запряг в докторские дрожки трех коней и, не медля более ни минуты, поскакал в город, в дороге обдумывая планы освобождения отца, захват председателя харьковской Чека Свиридова, а также дальнейшие действия в Москве.

В Харькове он сразу же направился на окраину, к скромному особнячку Саши Блюма, чья семья уже давно уехала за границу.

Распахнув ворота, Михаил загнал коней с дрожками во двор и, бросив поводья, поднялся на крыльцо, куда уже вышел встречать его Сашка.

Беда, как говорится, не ходит одна. В прихожей у Блюма сидел растерянный Женя, поведавший об аресте своего отца. Причиной ареста послужило побоище, учиненное ребятами в трактире. Один из чекистов узнал Женю, но ему удалось скрыться, а отца вчера в госпитале арестовали, обвинив в сопричастности к белому подполью.

– Что делать? – бормотал он, с надеждой глядя на Михаила, по привычке ожидая от него помощи. Но, услышав о страшной трагедии, произошедшей в Светлом, Женя сник еще больше. Он чувствовал свою вину, считая, что отец пострадал из-за него.

Михаил, в голове которого по пути в Харьков уже созрел примерный план действий, где не имело принципиального значения – освободить одного или же двух заключенных, приказал ребятам подождать его. Здесь он, как всегда было в детские годы, взял инициативу в свои руки. Его руководство, несмотря на младший, в сравнении с ребятами, возраст, принималось всегда как само собой разумеющийся факт. Михаил отправился к матери Лопатина, передал ей крупную сумму денег и, не дав времени на сборы, усадил в ближайший проходящий поезд, направив в Москву, где у Лопатиных жили родственники, и пообещал сделать все возможное для освобождения ее мужа.

Через два часа друзья вместе уже ехали в Светлое. По дороге, не теряя времени, Михаил изложил свой план.

Начальник харьковской Чека Свиридов сидел за столом, схватившись руками за голову. Бессонная, после допросов, ночь и безудержная пьянка доконали его сегодня окончательно. Князь Муравьев, этот железный старик, невзирая на особо изощренные пытки, не проронил ни слова, вследствие чего указания Москвы не выполнены. Да и ценности, конфискованные в Светлом, были довольно невелики. Так что лично Свиридову почти ничего и не досталось.

Он анализировал события последних дней… Чернов из комиссии по экспроприации (удивительно, как аппарат не треснул!) сообщил, что хозяин из Совнаркома очень недоволен его работой. Хорошо, Сам пока не узнал, что пропал его подопечный Курносов… Тоже мне, эмиссар гребаный. Наряд, посланный вчера в Светлое, вернулся ни с чем. Ни автомобиля, ни людей, одни головешки от барской усадьбы… Сейчас бы дамочек Муравьевых сюда, может, старик стал бы и посговорчивей, а так…

Свиридов понимал, что под пытками Муравьев ничего не скажет. За свою богатую практику палача он впервые встретил человека, на которого его методы допроса не действовали. А тут еще похмелье накатывало волнами… В общем, как говорится, полный «абзац».