ушел, внутри меня словно открылась гигантская дыра, и она высасывала воздух из моих легких до тех пор, пока я уже не мог дышать без боли. Потеря Генри вызвала физическую боль в моей груди, которая была настолько сильной, что я пошел к врачу, чтобы проверить ее.

Я не мог снова провалиться в это дерьмо. Ночи, когда я пил до потери сознания, и дни похмелья в довершение всех моих страданий остались давно позади. Как и должно было быть. Потому что был взрослым человеком с ответственностью и родителями, которые уже потеряли одного сына. И не мог позволить себе роскошь упиваться собственным горем, хотя иногда мне этого безумно хотелось. Черт возьми, я почти каждый день подумывал о том, чтобы сказаться больным и начать день с бутылки виски, но не стал этого делать.

Я считал потерю брата худшей вещью, которая когда-либо случалась со мной. Хотя, в отличие от Генри, помнил свою биологическую мать и многочисленные паршивые приемные семьи, в которые меня помещали до того, как родители забрали меня. А еще очень хорошо помнил, как в восемь лет меня забрали у Харрисов на целый месяц из-за какой-то бюрократической ерунды. Тот момент, когда социальный работник вывел меня за дверь, был одним из самых страшных и худших моментов в моей жизни. Но все это бледнело по сравнению с потерей моего младшего брата. Я прошел бы через все, пережил бы все, если бы мог быть избавлен от этой потери.

 

Глава 2

 

Морган

 

Я не собиралась лгать — у меня были проблемы. Честно говоря, среди моих знакомых одиноких мам было мало тех, у которых не было бы проблем хоть на каком-то уровне. Даже те, у кого было много денег, чтобы тратить их, и хорошо ведущие себя дети, которые никогда не писали на стенах, как та, из-за которой мне сейчас пришлось убираться перед работой, боролись с ними. Это был простой жизненный факт. Вырастить ребенка в одиночку было непростой задачей. А когда к этому добавлялись финансовые трудности в обеспечении другого человека, который еще даже не может самостоятельно подтирать свою собственную попку и должен быть под наблюдением двадцать четыре часа в сутки, борьба становится очень реальной.

Я вовсе не жаловалась. Правда. Жизнь — это то, что ты из нее делаешь. Я выучила этот урок еще в молодости. Но иногда мне просто хотелось сесть на задницу и не беспокоиться о следующем счете, который нужно оплатить. Или, в данном случае, о том, как собиралась оттереть карандашный рисунок со стен квартиры, в которой снимала комнату, за малую толику того, что, как я знала, она на самом деле стоила. С тех пор как мы переехали сюда, я изо всех сил старалась ничего не испортить, что было почти невозможно с таким активным двухлетним ребенком. Я знала, что мой друг Макс делал нам огромное одолжение, позволяя жить с ним и присматривать за квартирой, пока тот ездит на работу, и мне не хотелось, чтобы он пожалел об этом. Честно говоря, если бы он передумал, мы бы уже были по уши в дерьме.

Теперь у меня была работа, за которую мне платили больше, чем в салоне, в котором приходилось трудиться в Сан-Диего, да и график работы — лучше, но все равно та не приносила больших денег. А жизнь в Южной Калифорнии была до не приличия дорогой. До сих пор мне удавалось держать нас на плаву, но не была уверена, как долго еще смогу справляться со всем, не прося помощи.

А я ненавидела просить о помощи.

Конечно же, у меня была поддержка моих близких. Я знала это. Мы с моей девочкой никогда не останемся голодными или бездомными. Мой отец никогда бы этого не допустил, как и моя сестра Миранда. Они предлагали мне свою помощь каждый раз, когда я разговаривала с ними по телефону. Но они жили далеко, а я еще не дошла до того состояния отчаяния, когда соглашусь переехать домой, чтобы избавиться от проблем. Кроме того, моя сестра сейчас училась в колледже в Орегоне, и мы не могли переехать в ее комнату в общежитии.

Мне просто нужно было засучить рукава и всерьез взяться за дело. Отыскать способ заработать еще немного деньжат, чтобы не жить от зарплаты до зарплаты. И, в конце концов, найти жилье, которое было бы только нашим, чтобы не беспокоиться постоянно о том, что наш сосед по квартире решит, что мы доставляем слишком много хлопот.

— Мама, — позвала Этта, хлопая в ладоши, чтобы привлечь мое внимание. — Уэйнерот.

— Понятия не имею, о чем ты мне говоришь, — ответила я непринужденно. — Но мы не рисуем на стенах.

— Я рисовать.

— Мы рисуем только на бумаге, — повторила я, наверное, уже в четырнадцатый раз за последние несколько минут.

— Я рисовать.

— Правильно. Но только на бумаге, — повторила я.

Я была почти уверена, что она слышала только то, что ей хотелось слышать. А именно, что в какой-то момент та снова начнет рисовать. Если и было что-то, что моя дочь унаследовала от своего отца помимо своей внешности, так это то, что у нее был избирательный слух. И малышка выбирала то, что хотела услышать. Я могла сказать ей, что в этот день у нас не будет мороженого, и единственное слово, на котором она сосредоточилась бы, было бы «мороженое», а потом продолжала бы спрашивать об этом весь день.

В своей жизни я мало общалась с детьми. Так что не была уверена, что ее избирательный слух был нормой, но мне это казалось чертой ее личности. И у меня было предчувствие, что это еще вызовет немало споров, когда та станет старше. Это сводило с ума, но какая-то часть меня не могла не найти ее необычный фокус немного милым — вероятно, потому, что была моим собственным ребенком, а не чьим-то еще.

— На сегодня хватит и этого, — сказала я, поднимаясь на ноги и глядя на еле заметный рисунок на стене. — Мне нужно идти на работу, а тебе — к Кармен.

— Ну, пока, да, — пожав плечами, сказала Этта. Пришлось прикусить щеку, чтобы не рассмеяться. Я не могла позволить ей увидеть, какой забавной она была, иначе та продолжит и дальше так себя вести.

— Ты готова идти к Кармен? — спросила я, поднимая ее и бросая