Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С Есенией и Калиной он столкнулся, когда решил прогуляться в лесок за околицу, провести хотя бы часок в одиночестве. Возле дома с калиновым садом стояло такси. Волчицы вышли, забросили в багажник небольшие сумки. Есения, увидев Светозара, звучно проговорила:
— Мои соболезнования.
Калина эхом повторила ее слова.
На том встреча и закончилась. Волчицы сели в такси и уехали, Светозар побрел в лес, отметив, что мелкая белая волчица выросла и похорошела. Что у нее роскошная коса, в которую вплетены разноцветные ленты. Одна — точно из молельни Феофана-Рыбника. Цвета морской волны, с рыбками на здравие. Тут-то и осенило. Он обернулся, посмотрел на улицу — такси уже не было — и хлопнул себя ладонью по бедру. Потому что понял.
Глава 7
Светозар бродил по лесу, собирал с веток переспевший кизил, ел, сплевывал косточки и оценивал случившийся скандал, отодвинув в сторону обиду.
Он и раньше знал, что для жителей Ромашки всё, что происходило за ее пределами, было или незначительным, или вредным и опасным. Достижения «где-то там» принижались — нормальный оборотень из дома не уедет, где родился, там и пригодился. Альфы о службе в армии разговаривали только между собой — волчицы всегда презрительно фыркали, услышав что-то хорошее о других городах и столице. Батя ведь тоже помалкивал. Светозар думал, потому что о войне с рыжими кланами не хочет говорить, а сейчас, перебирая воспоминания, догадался — батя не хотел о другой жизни рассказывать, потому что матушка сразу рычать начинала.
Не зря Есения молчала. Всё равно бы осталась чужой. Только относились бы к ней не высокомерно-равнодушно, а полыхали завистью. Почтмейстер Арина Родионовна наверняка бы сказала, что китель она где-то украла, а про тюленей сказки рассказывает. А матушка, узнав, что Есения не посудомойкой в санатории подрабатывает, а может себе позволить вывезти Калину на кошачий фестиваль в столицу, скорее всего, захлебнулась бы от злости. Начали бы другие сплетни распускать — что порчу наводит через медвежью магию. И Калину бы затравили.
Вернувшись во двор, он спросил у сестры о Калине — мимолетно, «увидел, вспомнил, она же, вроде бы вместе с тобой учится?». Сестра ответила без злости и зависти. Калина с первого класса сидела за одной партой с хулиганом и двоечником, сыном директора Дома Культуры, давала ему списывать и подсказывала на уроках, а он давал по зубам всем, кто косо смотрел в сторону его спасительницы. Симбиоз существовал уже десятый год, хулиган и двоечник уговаривал Калину ехать поступать в Лисогорский институт физкультуры, чтобы продолжить совместное обучение, а она отказывалась и хотела ехать в Ключевые Воды, чтобы поступать в университет.
«Молодец мелкая, — подумал Светозар. — Устроилась, как у Камула за пазухой».
Сына директора Дома культуры он помнил, тот был хулиганом безбашенным, но с чувством справедливости. За Калину можно было не волноваться.
Обида и смятение улеглись, осталась только боль потери, и Светозар отбыл в часть, радуясь тому, что может на законном основании уехать из дома. Переживать утрату в Сельденбурге было проще.
Оставшиеся три месяца срочной службы пролетели как три дня. Светозар прислушался к себе и принял решение переждать пару лет, домой не возвращаться. Примут или не примут в Лисогорский ОМОН — еще вопрос. Искать работу до следующего конкурсного отбора, снимать квартиру в Лисогорске, экономя каждую монетку? Зачем, если можно остаться на сверхсрочную и подкопить деньжат? Кормежка в части по-прежнему была сытной, кулебяки в пекарнях продавались, и бордель закрываться не собирался — чем не жизнь?
Светозар понимал, что нить, связывавшая его с Ромашкой, лопнула после смерти отца. Незачем приезжать, не к кому. Временами мысли возвращались к Калине и Есении. Память подбрасывала детали — у Калины на запястье был браслет из разноцветного жемчуга. Светозар тут, в витринах ювелирных магазинов, на тюлений жемчуг насмотрелся. Если он не ошибся — а, скорее всего, не ошибся — то беленькая носила на запястье целое состояние. Кто же подарил? Есения, богатые родственники или... или жених? Мысль о том, что Калина может быть просватана за какого-нибудь полярного Кайрата, почему-то злила. Хотя, казалось бы, какое его Светозарово дело?
Он по-прежнему заходил в молельню Феофана-Рыбника. Сказал сухонькой медведице, что ему нужна свечка за упокой — не брать же какую попало, а что для чего предназначено Светозар до сих пор не понял. Старушка заохала, обняла его, погладила по плечу. Сказала из коробки не брать, вынесла свечу из подсобного помещения. Толстую, черную, оплетенную жесткими стеблями водорослей, с крохотными ракушечками в ромбах-просветах.
— И помянет, и осветит путь на поля вечной охоты, и твою боль уймет, — пообещала медведица. — Феофан-Рыбник рано осиротел, его родителей на льдине унесло. Он сначала плакал, потом злился — на море, за то, что оно отца с матушкой отобрало. А потом погрузился в труды, изгонявшие дурные мысли. И, когда второй раз поймал волшебную рыбу, попросил ее подарить медведям что-то новое, что изменит жизнь к лучшему. Рыба научила его охотиться на китов и кашалотов, вытапливать жир и разливать его в плошки с фитилями из сухих водорослей. У нас появились светильники, разгоняющие тьму в берлогах, медведи перестали ходить зимой только на лапах, начали заглядывать друг другу в гости. Не сразу, конечно. Поначалу Феофана обвинили в черном колдовстве, говорили, что он медвежье племя со свету сжить хочет. Потом подобрели, перестали прогонять прочь — понравилось жить со светильниками. Феофан поведал племени о встречах с рыбой. Ему не поверили, но начали пересказывать друг другу эти истории. Так у нас возникли первые сказания. Позже, когда Феофан устал от земных трудов и присоединился к свите Камула, Утёс Косматович записал эти сказания на выдубленных шкурах. И у нас появились Скрижали.
Светозар положил в ящик для пожертвований крупную купюру. Зажег свечу, удивляясь — на скандал в Ромашке он старушке не жаловался, но ее слова неожиданно успокоили. Если медведи своего бога за светильники прочь прогоняли, то ему вообще не на что жаловаться. Не прогоняли. Сам ушел.
Служба на сверхсрочной не особо отличалась от срочной, только свободы было чуть больше. Тюлени продолжали шалить. Платформы больше не горели — одно нападение отбили без потерь, а потом залив
