Неужели всё закончилось? Мне захотелось отметить это событие глотком холодной воды. Чтобы не тратить время на поиски своих тапок, они вечно терялись, я сунул ноги в тапочки жены и засеменил на кухню.

Оказавшись в коридоре, вдруг остановился и замер. Сознание охватила навязчивая, липкая мысль, как в детстве: «Не смотри в глазок, не смотри в глазок, не смотри в глазок!» Я начал медленно подходить ко входной двери, пятки вновь неприятно елозили по полу, в голове пульсировала кровь, где-то у крестца появилось неприятное тянущее ощущение. Спустя мгновение прильнул щекой к двери, прищурился и посмотрел в глазок. В подъезде, примерно в метре от нашей двери, неподвижно стояла одинокая фигура, как статуя или манекен. Одетая в длинное чёрное пальто и красный берет, лица я не разглядел.

Как ни странно, я не испытал ужаса. Он снежным комом нарастал по мере приближения к двери, но мгновенно растаял, как только я увидел фигуру в подъезде.

Спокойно и медленно, чтобы не спугнуть незнакомку, открыл дверь.

– Здравствуйте, – сказал я фигуре.

– Доброй ночи, – ответила фигура поставленным оперным голосом, который я сразу узнал.

Сначала женщина не двигалась и стояла ко мне боком, но потом медленно повернулась и внимательно посмотрела на меня. У неё было вытянутое, болезненно-бледное лицо и глубоко посаженные глаза. Очень печальные, словно с бельмом концентрированного горя. Из-под красного берета, слегка поношенного, в мелких катышках, на плечи падали тонкие светлые волосы, безжизненные, как у утопленницы. Странная женщина, на вид – около сорока лет, высокая и худая. В принципе, она могла бы быть даже красивой, если бы не эта странная вытянутость, делавшая голову незнакомки похожей на запятую. Впрочем, облик женщины не отталкивал, а вызывал какое-то неясное сочувствие: казалось, что она очень несчастна и на её фоне любые наши горести и проблемы кажутся пустыми и несущественными.

– Вы кого-то ждёте? – спросил я как можно более вежливо. Я испугался, что он ответит: «Вас».

– Нет, я иду домой, – сказала женщина ровным, безэмоциональным голосом. В нём было нечто наигранное, так могла говорить карнавальная маска.

– Это вы кричали всё это время? – я решил спросить в лоб.

– Да, это я кричала, – таким же пустым, нулевым голосом проговорила женщина. Я ждал, что она что-то добавит, но она молчала.

– А почему вы кричали?

– Мне было плохо.

– Плохо… Знаете, а приходите к нам в гости! – Я позабыл свою злость, раздражение и страх. Мне вдруг очень захотелось помочь этой несчастной разрушить кирпичную кладку, о которой говорил Михаил Юрьевич, протянуть руку. – Приходите! Да хоть завтра вечером. Чаю попьем, моя жена приготовит пирог. А ещё, знаете, наши соседи сверху, там мальчик Виталик и его мама, тоже придут. Посидим.

– Хорошо, я приду, – всё так же безэмоционально ответила женщина и стала медленно подниматься по ступенькам, хотя у нас имелся старый, ещё довоенный лифт. – Спасибо.

– Постойте, а на каком этаже вы живёте?

– На седьмом, – ответила незнакомка, когда её фигура уже скрылась из виду.

Я вернулся в постель и долго не мог заснуть. «Она не придёт, ведь в нашем доме нет седьмого этажа», – с этой мыслью я провалился в сон. Мне снились лестницы, которые никуда не ведут.

Ничьё дитя

Андрей Иванов

Правдивая история из нашей реальности

Меня звали Максим К. В этот год в моём городке Сосна зима оказалась холодной. Хотя, какая зима была в прошлом году, я точно не помнил. Больше всего мне нравилось ждать три вещи: редке просветы солнца в облаках, игры с соседской собакой и когда мама скажет моё имя. Я уже очень радовался, что я Максим. Но самому себя называть было неудобно, и ребята, замечая, когда я шепчу его, начинали цепляться.

Я никогда не думал, сколько мне лет, не понимал, зачем это нужно. Соседи говорили, что десять, но развит на семь, что особенный ребёнок. Пусть так и думают. Их всех я не успевал любить, только хорошо думал о них. Кто появлялся редко, о тех вовсе не думал, но, встречая их взглядом, всегда гладил их. Гладил по рукам, а если люди были большие, то обнимал там, где колени.

Сегодня не надо было ехать в школу: я долго болел, и в последние два дня меня уже пускали на улицу. Пока я ждал солнца, можно было подумать о маме. «Почему взрослые всегда боятся? Если страх – это такая игра, то она плохая. Хотя я боюсь, например, темноты, но это не страх. Боязнь кончается, когда я засыпаю или уже ночью, когда глаза привыкают к темноте, а у взрослых страх не проходит никогда. Мама, не бойся! Жалко взрослых. Дай им Бог себя!»

У меня была интересная веточка: она разветвлялась на три направления. Я очистил её от коры и всегда носил с собой. Это были мама и мы втроём, я и две старшие сестры. Девочки со мной никогда не играли, но я мог в любой момент достать веточку и представить, что они со мной. Сейчас я смотрел сквозь неё на разрыв в облаках, где должно было показаться солнце. Хорошо бы найти веточку с четырьмя ответвлениями – четвёртая была бы собака. Мы жили в большом городском доме, и родители не разрешали заводить животных. Говорили, что тесно и нет денег. Поэтому я ходил по соседству к бабушке и дедушке в деревянный дом, не к своим, и брал у них из будки собаку. Погулять. Лохматая чёрная дворняжка Альма. Говорят, была старой, наверное, поэтому она не бегала, а медленно ходила со мной. Ласково тыкалась носом и надолго замирала в моих объятиях. Как зовут бабушку и дедушку, я всегда спрашивал, но не запоминал. Может, они обижались.

Однажды в школе учительница спросила, у кого есть домашние животные и какие. Не считая кошек и собак, у ребят были попугайчики, черепахи, хомяки и даже ящерицы. У одного меня тогда не было никого. В школе я сдержался, а дома целый день плакал. Потом я нашёл соседскую собаку и бабушку с дедушкой.

Меня они видели чаще своих внуков, и я был с ними чаще, чем со своими старшими родителями. Мне это нравилось. Бабушка всегда меня расчёсывала. «Как бесёнок лохматый!» – говорила она. Кто такой бесёнок? Смешная.

Скоро Новый год, будет долгий, во всю ночь, салют, мы с собакой будем пугаться. Я буду тихо плакать от радости, есть припрятанные мандарины. Потом принесу очищенный мандарин Альме, но та есть