— Скорее, скорее, освободите проход, готовьте операционную! Экстренная больная!

Мертвенно бледную Катерину привез в Центр Экстренной Помощи донельзя перепуганный водитель сбившего её джипа. Дежурный врач, осмотрев её, покачал головой. С такой травмой трудно будет что-либо сделать. Но он был призван бороться за жизнь пациентов до последнего и сделал все, что смог.

Несчастная Катерина не выдержала схватки со смертью. Во время операции она скончалась.

— Это конец, уже ничего не сделаешь. Оформляйте. — хмуро сказал Артем Данилович, молодой хирург, оперировавший её. — Да, и свяжитесь с Булевским из ожогового центра. Похоже — это его клиент.

— В милицию сообщать? — спросил ассистент.

— Составьте описание и приложите к истории, а остальным пусть Булевский занимается, у них там свои процедуры с донорами.

Артем Данилович в нерешительности остановился и оглянулся. Он сделал, что было в его силах. Возможно, даже больше, чем нужно. Но кто же знал…

Профессор Булевский сидел в своем кабинете, в полной темноте, обхватив голову руками. Пальцы, тонкие гибкие пальцы хирурга, столь верно служившие профессору столько лет, вцепились в седые волосы, словно змей разума в свою жертву. Мозг напряженно работал, обрабатывая информацию. Многолетний опыт по пересадке кожного трансплантата практически подошел к концу. Булевский стоял на пороге мирового открытия. Он не просто стоял, он уже шагнул туда одной ногой, ощутив будоражившее кровь тепло прожекторов, но вот вторая застряла за порогом. Бессонные ночи, нервные клетки, невосполнимо утраченные при неудачах, разочарования, булыжниками усыпавшие его путь, тысяча смертей подопытных животных — все это поблекло и забылось в лучах победы. Разве это имело хоть какое-то значение, когда вот он — результат, в его руках, вот они — формулы, составы, расчеты, результаты клинических опытов, все, абсолютно все подтверждающее его правоту. Он сделал это! Он смог доказать возможность полного обновления внешности путем пересадки чужой кожи в неограниченных количествах. И его метод работал! Никому еще не удавалось достичь такого. Максимум, чего добивались его коллеги — это пересадки небольших кусочков, да и то чаще всего на время чужеродные куски либо отторгались, либо приживались уродливыми рубцами. Его же больные покидали клинику как «новенькие», словно и не было в их жизни никаких катастроф, и служили живым свидетельством его успеха.

Он довольно долго пробовал себя в разных сферах хирургии. Будучи экспериментатором по природе, он перепробовал многое, пока не возглавил ожоговый центр, где нашел себе широкое поле деятельности для работы с кожей. Вот тут-то он и задумал сосредоточиться на одном и изобрести нечто совершенно новое. И немало преуспел в этом. Пациенты и коллеги знали его способности, клиника его всегда была переполнена людьми, стремящихся к идеальной пластике. Деньги текли ручьем, больные не скупились ради своего здоровья и красоты. Центр процветал, как и он сам. Слава уже коснулась его кончиком луча, но еще не осветила настолько, чтобы удовлетворить его амбиции. Как актер, получивший Оскара за второстепенную роль, все равно мечтает о награде за главную, так и его прожорливому самомнению было мало достигнутого признания.

Профессор так долго шел к своей славе, что он не мог, просто был не в состоянии удовлетвориться стандартным представлением своих опытов. Кого впечатлит лоскут кожи на ноге? Никого. Даже если это спасло жизнь человеку после тяжелого ожога, даже если он теперь может жить без рубцов. Это не произведет желаемого фурора. Булевский был тщеславен. И он умел ждать. Он ждал СВОЕГО пациента. Пациента, который затащит его вторую ногу в свет прожекторов мировой известности. Все было готово для этого, он даже точно знал, КАКОЙ это должен быть пациент. Осталось только дождаться момента.

Пальцы сильнее обхватили голову стальным обручем, словно боль от нажима могла разрешить проблему. Где же ты ходишь, мой подопытный человечек? Ну, попади в мои руки, приди ко мне, и я сделаю для тебя всё… Не бойся, больно будет совсем недолго, совсем чуть-чуть….

Альбина Дормич ничего не видела, кроме кромешной тьмы. Она просто физически не могла раскрыть глаз, или, вернее, то, что от них осталось. Впрочем, она представления не имела, ЧТО от них осталось, и что вообще осталось от её лица. Боль была настолько жуткой, что даже сильнейшие болеутоляющие не могли унять её. Казалось, на все лицо надели раскаленный лист железа и оно продолжает прожигать кожу насквозь, пробираясь разъедающим жаром не только до костей, но и до самого мозга. Альбина находилась в таком состояние уже несколько дней, то приходя в сознание, то вновь проваливаясь в бездну. Врачи думали, что это проявления болевого шока, на самом же деле её организм, а вернее мозг, просто-напросто отказывался приходить в себя полностью. Разум отказывался воспринять реальность произошедшего, а уж тем более не было ни сил, ни желания смирится с последствиями.

Почему это произошло именно с ней? Она никогда не придавала значение чувствам других людей, и уж тем более не могла допустить мысль о том, что кто-либо способен её ненавидеть. Завидовать, соперничать, восхищаться, недолюбливать — да все что угодно, но не ненавидеть до такой степени, чтобы превратить её в чудовище! Жизнь изменилась раз и навсегда. Она сама изменилась. Теперь она верит во все темное и отвратительное, во все мерзостное и гадкое, на что только способен человек. Мир показал ей самую чудовищную из своих сторон, о которой она никогда не подозревала. Или то, что она так долго жила, обернутая в сладкую вату, являлось лишь прелюдией к страданию? Её приторную пилюлю жизни не разбавляли специально, заготовив всю горечь на последок? А как еще можно было объяснить то, что с ней случилось? Она снова впала в забытье, отключившись от реальности.

— Ну что, так и не приходила в себя? — этой пациентке перевязки делал исключительно сам профессор Булевский, по известным ему одному причинам не подпуская к ней никого. Он внимательно взглянул на пациентку, чье лицо было скрыто под многослойными повязками, пытаясь уловить её состояние.

— Нет, профессор, вроде бы датчики иногда показывают, что она реагирует на звуки и прикосновения, то есть в сознании, но при этом она не шевелится и не произносит ни звука. Странно как-то всё это. — медсестра Света привычными движениями раскладывала на перевязочном столике все необходимое. — Начнем?

Булевский кивнул, поправив резиновые перчатки. Затем осторожно снял пинцетом повязки, одну за другой, слой за слоем, обнажая обезображенное серной кислотой лицо. Остатки лица. Даже ему, видавшему с своей жизни немало обожженных тел, невероятно изуродованное, фактически уничтоженное лицо казалось страшным. Обнаженный череп с сохранившимися глазами и кусками расплавленного мяса.

Альбина слабо шевельнулась.

— Вы обезболивающее вкололи?

— Конечно, профессор, но она все равно реагирует, видимо, боль ужасная… — медсестра вздохнула. За свою жизнь она насмотрелась страданий и похуже, но никогда еще так не сопереживала. Про эту пациентку говорили абсолютно все. Конечно, будь она просто симпатичной девушкой, её бы тоже жалели, но не так. Дормич была известной ведущей передачи о моде, её фотографии украшали обложки глянцевых журналов, красовались на гигантских рекламных щитах вдоль улиц. Правильный овал лица, большие, неестественно фиолетовые глаза, обрамленные темными густыми ресницами, скулы и нос, словно вылепленные умелым скульптором, чувственные губы, каскад блестящих темно-каштановых волос. Образ женщины-искусительницы, так успешно используемый рекламщиками, неизменно имел успех. Такому лицу не требовалось много косметики, оно и так было настолько ярким и запоминающимся, что требовалось лишь мельком взглянуть на неё, чтобы уже никогда не забыть. Девушки, вроде Светы, отчаянно завидовали таким красавицам, думая о них, как о недосягаемых звездах, богинях, достичь уровня которых им никогда не светит. И вот надо же — такая трагедия…