Они еще побеседуют с ним. Ему не следует никуда уезжать.

Бобби устало кивнул. Он отодвинул стул, встал и покачнулся. Один из следователей это заметил и подозрительно прищурился, а у Бобби возникло мгновенное и очень странное желание врезать этому парню ниже пояса.

Он вышел из комнаты и увидел, что в коридоре его ждет лейтенант.

— Как дела? — спросил Бруни.

Бобби честно ответил:

— Не очень.

Солнце стояло уже высоко, когда Бобби подъехал к дому, где жила Сьюзен. Утреннее столпотворение уже началось. Он слышал предупреждение по радио о запруженных магистралях, столкновениях и разбитых машинах. День вступал в свои права. Обитатели большого города покидали свои надежно запертые жилища, шагали по людным тротуарам, набивались в закусочные.

Бобби вылез из машины и набрал полные легкие городского воздуха — холодного, наполненного парами бензина. На секунду ему показалось, что минувшей ночи как будто и не было. Только этот настоящий момент абсолютно реален — вот дом, гараж, город, — а выстрел ему просто почудился. Всего лишь страшный сон. Сейчас он переоденется, снова сядет в машину и отправится на работу.

Мимо прошел парень. Мельком взглянул на Бобби, который стоял как вкопанный в своем потемневшем от пота камуфляже, и торопливо ускорил шаг. Это вывело Бобби из ступора.

Он взял рюкзак и направился к Сьюзен.

Она открыла не сразу, выйдя к нему в розовом купальном халате, раскрасневшаяся со сна. Репетиции нередко заканчивались глубокой ночью, и она часто спала допоздна.

Сьюзен взглянула на Бобби (спутанные светлые волосы, румянец, голубые глаза под чуть припухшими веками) и тотчас расплылась в улыбке.

— Привет, милый, — начала она, и сон окончательно ее покинул. Утренняя безмятежность постепенно сменилась беспокойством. — А разве ты не должен быть на работе? Бобби, что-то не так?

Он вошел в квартиру. Ему многое предстояло ей рассказать. Бобби чувствовал, как в груди нарастает невыносимая тяжесть. Сьюзен — виолончелистка из бостонского симфонического оркестра, они познакомились, встретившись как-то в баре.

Бобби ничего не знал о классической музыке. Его мир — это спортивные бары, баскетбольные матчи и холодное пиво. А Сьюзен любила пышные юбки, долгие прогулки в парке и чай.

Тем не менее он пригласил ее на свидание и был искренне удивлен, когда она согласилась. Дни сменялись неделями, недели — месяцами, к этому времени они встречались уже больше года. Иногда Бобби думал, что переезд Сьюзен в его трехэтажный домик в Южном Бостоне — всего лишь дело времени. Он уже и сам начал грезить о свадьбе, детях и стоящих рядом креслах-качалках в доме престарелых.

Однако Бобби никогда еще не спрашивал ее о планах на будущее. Хотя ему не раз доводилось (как и сегодня) представать перед ней потным, грязным, усталым после ночной работы, он вместо радости чувствовал некое удивление из-за того, что она вообще впускала его в квартиру.

Ее мир настолько красив. Что общего, черт возьми, у нее может быть с таким парнем, как Бобби?

— Бобби? — тихо спросила она.

Он не знал, какие подобрать слова, и молчал, не в силах заговорить. Ничто не могло разрядить подавляемое напряжение, растущее в его душе.

Господи, бедный малыш. Он видел, как умер его отец.

Почему этот ублюдок вынудил его стрелять? Почему Джимми Гэньон разрушил жизнь Бобби Доджа?

Бобби двинулся вперед, даже не отдавая себе в этом отчета. Его руки скользнули под халат Сьюзен, отчаянно пытаясь нащупать обнаженное тело. Она что-то пробормотала. То ли «да», то ли «нет», он не расслышал. Бобби стащил с нее халат, прикоснулся к кружевам, прикрывавшим грудь, и уткнулся лицом в изгиб ее шеи.

У нее были очень красивые пальцы. Длинные, тонкие, но чертовски сильные. Пальцы, которые умели извлекать невероятные звуки из музыкального инструмента. Теперь эти пальцы скользили по его спине, ощупывая напрягшиеся мускулы. Она стянула с него рубашку и теперь расстегивала брюки.

Слишком медленно. Его мучило желание вперемешку с отчаянием. Ему требовалось то, чему он не сумел найти названия, но инстинктивно знал, что Сьюзен может ему это дать.

Смешно, но до сих пор он был с ней так нежен. Ее кожа казалась ему фарфоровой, а красота — слишком чистой, чтобы пятнать ее. Теперь Бобби просто сорвал с нее полупрозрачную ночную рубашку и зубами вцепился в округлое плечо. Его руки сжали ее ягодицы, он с силой приподнял Сьюзен и притянул к себе.

Их тела переплелись на полу, он — снизу, она — сверху, он — смуглый и широкоплечий, она — маленькая и белокожая. Ее губы касались его груди. Свет и тьма, добро и зло.

Она нависла над ним, а потом опустилась вниз — плечи выгнуты назад, грудь напряжена. Он был ей нужен, она — ему. Свет и тьма, добро и зло.

Потом он снова увидел женщину. И ребенка.

Сьюзен издала гортанный звук. Бобби подхватил ее, когда она в бессилии повалилась на него, и в изнеможении замер на полу, видя вокруг себя лишь бесконечную темноту.

Доктор Элизабет Лейн подумывала о том, чтобы завести маленькую собачку. Или кошку. Или рыбку. За рыбкой сумеет ухаживать даже четырехлетний ребенок.

Примерно раз в год она рассуждала сама с собой на эту тему. Как правило, в одно и то же время — когда надвигались праздники и люди вокруг возбужденно рассказывали о грядущих семейных торжествах. А она каждый вечер возвращалась в пустую квартиру, казавшуюся теперь еще более пустой, нежели в мае или солнечном августе.

Глупый разговор, уж ей-то следовало это знать. Конечно, пустая квартира казалась весьма миленькой. Десятифутовые потолки, красивые и очень оригинальные круглые окна, терраса, сияющий паркет из вишневого дерева. Мебель, на приобретение которой она потратила немало лет, — низкая черная софа, дорогие шкафы, сверкающие металлические лампы. Она была уверена, что щенок и шелковая обивка — явления несочетаемые. Так же как и кошка и эксклюзивные деревянные панели. Хотя рыбка все еще оставалась вполне приемлемым вариантом.

Для кого-то приближающиеся праздники и в самом деле предполагали исключительно веселье и развлечения, а рабочее расписание Элизабет было весьма перегружено. Последние четыре недели она провела, работая по десять часов в день и помогая своим пациентам продумать идеальную стратегию поведения именно на это время года. Людей, страдающих булимией, доктор Лейн готовила к тому, что в День благодарения им придется пережить зрелище уставленного едой стола. Тех, кого мучила депрессия, она накачивала лекарствами, чтобы вид помятых гирлянд и осыпающейся елки, а также неизбежное «никто меня не любит» не оказались столь гнетущими. И наконец, ей приходилось приводить всех этих ипохондриков, шизофреников, невротиков в приличный вид для встречи с родными.

Уже одно это заставляло Элизабет благодарить Бога за то, что у нее дома тихо. Опять-таки никто не помешает ей завести рыбку.